Смертельная печаль. Саби-си - [41]

Где сейчас рады принять немца, бывшего зэка, пусть и врача. Мне здесь самое место. Работа любимая, я востребован, нужен здесь, да вот теперь и семья. Семья у меня сложилась. Сынок родился в этом году. Жена красавица.

Важно, конечно, где ты живешь, но еще важнее – как.

Внешние атрибуты жизни важны, но внутреннее согласие еще важнее. Душевный покой. Понимаешь, о чем я говорю?

– Да, Артур Карлович, понимаю.

– Я хоть и немец, но русский язык мне родной, а ты когда так научился соображать и говорить по-русски?

– Научился тут, волей не волей. Двенадцать лет, как я его учу по лагерям. А до этого учил в Японии пять лет.

– Понятно. Ну, да ладно, разговорились мы с тобой, а между тем нам завтра дело делать, причем вместе. Сегодня ты ничего есть не будешь. Завтра с утра мы тебе все прочистим, промоем. Выпишу я тебе стакан анестезии и на стол. – Он улыбается и берет меня за запястье. – Вот видишь этот инструмент. Очень, брат, удобное приспособление. Отточенная как бритва ложка из нержавейки. Ею очень удобно выскабливать потроха. Лагерное приспособление. Я ею столько операций сделал. У-у-у-у, давно со счету сбился. Так что не дрейфь. У меня рука на этот инструмент набита. Врачу нужно верить. Обязательно нужно. Ну а там, дальше, Бог наш помощник… Ты в Бога-то веришь?

– Да вроде бы верю, но вот только не в привычном смысле этого слова. В церковь не хожу, имени у моего Бога нет и обрядов не придерживаюсь.

– Ну и то хорошо. Главное, чтобы для тебя это было действительно важно. Вот как. Господь в борьбе с раком – лучший помощник.

Вечером следующего дня, после операции я очнулся на железной кровати районной больницы в поселке Усть-Омчуг и решил для себя, что начинаю новую жизнь. Жизнь, никак и ничем не связанную с прошлым. Попробуем, что из всего этого выйдет.

В конце 57-го года там же в Усть-Омчуге я познакомился со своей нынешней женой Анной Ефимовной Тороповой. Она была учительницей английского языка и приезжала из Магадана проверять местные школы по линии ОблОНО.

Я приезжал с Кулу в командировку по делам лесничества. Какое-то время мы встречались, писали друг другу письма. А в 59-м, когда Аня забеременела Алешкой, мы решили пожениться. Позже я стал Александром Тороповым, переехал жить в Магадан, стал работать на судоремонтном заводе, растить детей, обживаться имуществом и, главное, старался не вспоминать свое прошлое. И это было сложнее всего. Как только я давал себе слабину, переставал работать над собой, память вновь просыпалась. Во мне разрасталась боль и обида так, как болезнь разрастается метастазами по всему моему телу. И всякий раз я находил в себе силы справляться с этим. Всякий раз неимоверным усилием воли я заставлял себя вернуться из прошлого в настоящее.

В такие минуты меня спасала природа. Мы уходили с Миколой в лес на несколько дней.

И там, я всякий раз находил себя.

Мы долго шли, уставали, отдыхали и снова шли. Мне непременно нужно было выбиться из сил. Почувствовать смертельную физическую усталость и после этого вновь ощутить желание жить. Я читал вслух любимого Басё.

Поэзия лучшее лекарство от душевных расстройств.

Солнце зимнего дня.

Тень моя леденеет

У коня на спине.

Ветер со склонов Фудзи

В город забрать бы,

Как бесценный дар.

Путник в дальней стране!

Вернись, тебе покажу я

Истинные цветы.

Николай был очень благодарным слушателем. Он сам хорошо знал современную да и русскую поэзию. После освобождения учился в Магадане, и с тех пор увлекся ей. И в этом нам с ним повезло.

Мне вспоминается один из многих наших походов в тайгу и долгая беседа о поэзии и нашей жизни.

Читая стихи, он непременно находил взаимосвязь с собственной судьбой.

Николай был большим поклонником Лермонтова.

И скучно, и грустно,

И некому руку подать

В минуту душевной невзгоды.

Желанья!.. Что пользы

напрасно и вечно желать?

А годы проходят —

Все лучшие годы!

Аюбить… но кого же?..

На время – не стоит труда,

А вечно любить невозможно.

В себя ли заглянешь? —

Там прошлого нет и следа:

И радость, и муки,

И все так ничтожно…

Что страсти? —

Ведь рано иль поздно

Их сладкий недуг

исчезнет при слове рассудка;

И жизнь, как посмотришь

с холодным вниманием вокруг,  —

Такая пустая и глупая шутка…

Он прочитал вслух стихотворение и замолчал на минуту.

– Саня, а вот ты мне скажи. Ты что думаешь, возможно любить вечно?

– В принципе, возможно все. Это если в принципе. Ну а в частности. Если рассуждать о себе, то и тут, я думаю – возможно. Ты ведь помнишь мою Ирину. Там на Кулу. Я помню о ней всегда. Каждый день находится повод, чтобы я вспомнил ее лицо, голос, какой-нибудь жест, поступок. И всякий раз, вспоминая ее, мне становиться приятно и легко. Становится хорошо. Как будто я и не расставался с ней. Как будто она все еще жива и дарит мне свою любовь и тепло. Всякий раз, думая о ней, я посылаю ей свою любовь. Мне самому от этого становится жить светло. Хочется жить. Понимаешь? Вот я вспоминаю, что мне приходилось на нее сердиться. И от этого мне тоже хорошо. Все мне в ней нравилось. Даже ее неистребимая вера в партию и комсомол. Ее нежелание отделять любовь к мужчине от любви к идеологии. Мне бы впору ревновать ее, а я видел все это и умилялся. Она как-то не пришла ко мне в назначенное время. Я весь извелся, не знал, что и думать. А она потом, просто сообщила мне, что комсомольское собрание затянулось. И говорила мне это тоном, не терпящим возражения. «Ну как она может делить свою любовь поровну на меня и партию?» – думал я. Тогда думал так и любил. Сейчас думаю, пусть бы она любила свою партию не меньше меня, но была бы жива. И по-прежнему люблю ее. Ее смерть внесла непоправимые изменения в мою жизнь. Сейчас я женат на другой, и у меня есть семья. Я люблю и уважаю Аню. Благодарен судьбе за то, что она появилась в моей жизни. Но все же не могу забыть своей Ирины. Скажи мне, Микола, разве это не то, о чем ты меня спросил. Разве это не вечная любовь.