Смертельная игра - [55]

— В самом деле? — сказал Шеллинг. — Боюсь, не могу сказать, что мне нравится их творчество.

— Это ничего, — скачал Либерман, — их начинают больше ценить со временем. Спасибо, что уделили мне время, министр.

— Как, вы уже уходите? — немного удивленно спросил Шеллинг. Он встал. — Похоже, я не особенно вам помог.

— Нет, ну что вы, — сказал Либерман. — Я многое от вас узнал.

Мужчины обменялись рукопожатиями, и Шеллинг проводил Либермана до двери.

Выйдя из этого дома, Либерман поспешил в больницу. Ему нужно было поговорить со Штефаном Каннером. Каннер и Шеллинг были абсолютно разными людьми, но у них было кое-что общее. Это была мелочь, которая, тем не менее, могла оказаться очень важной. А чтобы определить, насколько важной, Либерману нужна была помощь его друга Каннера в одном эксперименте.

38

Либерман и Райнхард закончили свой музыкальный вечер почти безупречным исполнением «Любви поэта» Шумана. Когда был подан коньяк в графине, а сигары обрезаны и закурены, оба они почти перестали разговаривать и, как это часто бывает, не отрываясь смотрели на огонь. Веселая мелодия третьей песни этого цикла Шумана все еще звучала в голове Либермана, особенно слова «Я люблю только одну…»

«Я люблю только ее — маленькую, настоящую, уникальную».

Почему эта строчка застряла у него в голове?

По сути, это было описание Клары. По что-то тревожное было в этой настойчивости.

«Я люблю только ее».

Музыка продолжала играть в голове Либермана, с каждым повторением приобретая все больше ироничности. Постепенно звуки призрачного концерта становились тише, вытесняемые другими звуками: потрескиванием дров в камине и возней слуги Эрнста, стиравшего пыль с нотных тетрадей и закрывающего крышку фортепиано.

— Оскар?

Райнхард повернулся и посмотрел на своего друга. Вопреки обыкновению, молодой доктор выглядел смущенным.

— Оскар, можно задать тебе личный вопрос?

— Конечно.

— Интересно… ты когда-нибудь… — Либерман остановился и поморщился. — Я хочу спросить… после того, как вы обручились, были ли вы абсолютно уверены, что поступаете правильно? Что женитесь, я имею в виду.

Выражение лица Райнхарда мгновенно смягчилось.

— Мой дорогой друг, конечно, у меня были сомнения. У всех они бывают.

Либерман выпустил облачко дыма, и плечи его с облегчением расслабились.

— Сколько времени прошло? — продолжал Райнхард. — С тех пор, как ты сделал предложение?

— Около трех недель. Хотя кажется, что гораздо больше.

— Знаешь, сейчас, когда первый восторг прошел, самые счастливые эмоции неизбежно уступают место серьезным размышлениям. В душу вползают сомнения, но так и должно быть. В конце концов, того, кто не обдумал бы как следует такое важное решение, по праву можно назвать дураком, ты согласен?

— Да, — сказал Либерман, — думаю, ты прав.

— Я не могу дать тебе никакого совета, Макс, — продолжал Райнхард, — потому что каждый человек должен сам прокладывать себе дорогу в жизни. Но я могу передать тебе немного своего опыта, который, может быть, пригодится, а может быть и нет. — Усталые глаза инспектора засветились необыкновенным блеском. — Если бы я пошел на поводу у этих сомнений, не знаю, что бы со мной стало! Какое бы жалкое существование я вел! Мужские клубы, поездки в Баден, иногда охота, случайные встречи с какими-нибудь продавщицами… Говорю тебе, Макс, не проходит ни одного дня, чтобы я не признавал себя одним из самых счастливых мужчин на свете. Моя жизнь была бы пуста и безрадостна без моей дорогой Эльзы и бесконечного счастья, которое дарят мне мои прекрасные дочери.

Для Либермана эти слова прозвучали очень обнадеживающе.

Райнхард продолжал в самых пылких выражениях говорить о своей жене и детях, и Либерман ответил ему взаимностью, рассказав немного о Кларе и ее семье. Максу стало немного неловко: он как будто вторил своему отцу, повествуя о длительных и крепких связях между семьями Либерманов и Вайсов. Но в то же время он чувствовал облегчение, как будто начал строить мост, соединяя разные части своей жизни воедино и делая эту связь более гармоничной и крепкой.

Потом они сменили тему и постепенно неохотно вернулись к неприятному случаю в институте.

— Знаешь, — сказал Райнхард, — я никак не могу выбросить это из головы. У меня перед глазами так и стоят эти несчастные… младенцы.

— Да, — согласился Либерман, — это было душераздирающее зрелище. — Он закурил еще одну сигару и спросил: — Об этом не писали газеты?

— Нет.

— Из-за комиссара Брюгеля?

— Конечно, — Райнхард нахмурился, услышав имя своего начальника. — Он говорит, что если это станет известно широкой публике, будет только хуже — убийство предстанет в еще более сенсационном свете.

— Есть ли какой-нибудь прогресс в этом деле?

Райнхард принялся описывать свой разговор с Рохе. Иногда Либерман задавал ему уточняющие вопросы, но большую часть времени молодой доктор внимательно слушал. Сигара медленно тлела в его руке, миллиметр за миллиметром превращаясь в безжизненный прах.

— На твоем месте я бы стряхнул пепел, — предупредил Райнхард.

Либерман лениво повернулся и легонько стукнул пальцем по сигаре. Пепел упал в пепельницу, оставив маленькое облако пыли.