Смертельная игра - [14]

— Начнем, — произнес он.

Матиас взял огромного размера ножницы и начал разрезать на трупе платье с середины декольте. Закончив резать у талии, он осторожно потянул материю — засохшая кровь приклеила ее к коже. Ткань постепенно отошла, открывая взгляду обнаженную грудь и торс Шарлотты Лёвенштайн.

— Корсета нет, — прокомментировал Матиас.

Он натянул на тело простыню так, чтобы закрыть все, кроме покрытого запекшейся кровью отверстия над сердцем фройляйн Лёвенштайн. Когда один из сосков мертвой женщины чуть было не обнажился, Матиас поправил простынь, чтобы соблюсти скромность девушки.

— Прошу прошения, — сказал он мягко.

Сочувствие, проявляемое Матиасом к умершим, казалось Райнхарду все более утомительным и жутким.

Старик начал осторожно ощупывать тело вокруг раны, тихонько напевая. Райнхард прослушал первый куплет и подумал, не испытывают ли его опять. Он не мог не проглотить такую соблазнительную наживку.

— Это Шуберт.

Профессор прервал свое импровизированное выступление на хриплой нетвердой ноте. Этот звук напомнил о сжимающихся старых мехах.

— В самом деле? Мне просто пришла эта мелодия в голову, я не знаю, что это.

— Это Шуберт. «Странствие».

— Ах да, теперь вспомнил. А вы поете?

— Так, немного…

— Значит, «Странствие», говорите?

— Несомненно.

Матиас начал снова напевать и продолжил обследование раны. Затем он взял с тележки увеличительное стекло и наклонился над телом. Внезапно профессор прервал пение на полуслове и открыл рот от удивления. Немного помолчав, он произнес драматическим театральным шепотом:

— А, точно…

— Что там? — спросил Райнхард.

— Ее застрелили, — ответил Матиас.

Райнхард вздохнул.

— Мы вроде бы давно это установили, профессор.

Матиас покачал головой.

— Я всегда верил в мудрость латинского выражения festina lente.[2] Тише едешь — дальше будешь.

— Я так и думал, — сказал Райнхард. — Вы меня не удивили.

Профессор проигнорировал язвительное замечание Райнхарда и продолжил свой неспешный осмотр. Прищурив один глаз, старик подрегулировал фокусное расстояние увеличительного стекла и одобрительно кивнул. А затем произнес, обращаясь больше к самому себе, чем к Райнхарду:

— Прямой выстрел в сердце, с близкого расстояния. Нет ожогов от пороха… Ага, вижу небольшой синяк от дула.

Пальцы Райнхарда онемели, и он начал жалеть, что прибегнул к помощи профессора Матиаса. Матиас положил увеличительное стекло на прежнее место на тележке и взял среднего размера блестящий скальпель. Он сделал глубокий разрез в белой плоти фройляйн Лёвенштайн, который раскрылся с неторопливой фацией раковины моллюска, открывая взгляду сочную красноту под кожей. Райнхард присутствовал на многих вскрытиях, но до сих пор от подобных зрелищ ему становилось очень не по себе.

— Простите, герр профессор, — Райнхард отступил на шаг. — Пожалуй, я предоставлю это вам.

— Как хотите, инспектор, — ответил Матиас, все сильнее увлекаясь своим занятием.

Райнхард обошел вокруг стола и вступил в темноту. За его спиной Матиас перебирал свои инструменты. Сначала послышалось постукивание, потом скрежет пилы. Райнхард предположил, что Матиас удаляет ребро. За работой Матиас опять принялся напевать мелодию Шуберта. Делал он это медленно, местами хрипло и неточно, однако старческий голос и долгота каждой фразы придавали бодрой жизнерадостной мелодии бесконечную печаль.

Как только глаза Райнхарда привыкли к темноте, он обнаружил, что стоит рядом со стеной, в которой было множество квадратных металлических дверок. Он знал, что в большинстве камер, скрывающихся за этими дверями скорее всего находятся трупы. Замороженные мертвецы.

Райнхард обернулся и посмотрел на странного маленького человечка, согнувшегося над телом фройляйн Лёвенштайн наподобие карлика из сказки братьев Гримм. В ярком свете было видно, как дыхание Матиаса превращается от холода в пар, который собирается над столом, как легкий светящийся туман. Райнхард подышал в свои ладони, потер их друг о друга, чтобы согреть. Холод морга пробирал его до самых костей.

Пробираясь обратно к столу, на котором происходило вскрытие, Райнхард остановился, чтобы рассмотреть инструменты профессора Матиаса, стараясь не обращать внимания на звук, напоминающий о том, как из жареного цыпленка выдирают ногу.

Вдруг свет погас, и помещение погрузилось в абсолютную, непроницаемую темноту.

Профессор Матиас продолжал тихо напевать песню Шуберта, а Райнхард, напуганный зловещей обстановкой, почувствовал, что его сердце бьется быстрее обычного. Слова графа Заборски как слуховая галлюцинация прозвучали у него в голове: «Я чувствую запах зла».

— Профессор! — крикнул Райнхард в пустоту.

Пение прекратилось.

— Все в порядке, инспектор, через несколько минут свет обычно снова загорается, может быть, это из-за сегодняшней бури. Лично я думаю, что следует использовать газовое освещение.

Произошло небольшое движение, послышался звон металла. Райнхард почувствовал, как что-то стукнуло его по ноге.

— О Боже, — сказал Матиас. — Похоже, я уронил один из своих инструментов.

Послышался громкий щелчок, и внезапно свет зажегся опять.

— Ну вот, — сказал профессор, — я же вам говорил.