Смерть зовется Энгельхен - [2]

Рассказывающего мучит вопрос: почему случилось такое? Он убежден, что именно теперь время отдать себе отчет во всем. Иначе будущее может пострадать. И он вспоминает: в какой-то момент партизаны поверили только словам двух пришельцев, только словам людей, что выдавали себя за беглецов из фашистского плена. Поверили тем самым словам, которым принято между нами верить. И не поверили чутью.

Кто-то поддался доверчивому чувству землячества, доброте душевной. Кто-то на миг позабыл о долге. Кто-то не понял коварства врага и не представил себе всю силу его жестокости. И след отряда был обнаружен. И те, кто укрывал его, погибли. А те, кто зверствовал, кто предал его, остались жить. Близко ли, далеко ли, но они живут. Рассказывающего заставляют метаться по постели, взрываться, мучить врачей, сестер точно обрушивающиеся на него волны воспоминаний о трагической судьбе женщины, молодой, красивой, умной. Она отдала борьбе нечто большее, чем жизнь. Она отважилась пойти на многое для того, чтобы заслужить доверие врага, чтобы выведать его тайны, чтобы помочь уничтожению «энгельхенов». Она дожила до победы, но не смогла пережить то, что мучило ее изнутри. И покончила с собой. А те, кто истоптал ее душу, кто пытался затоптать душу народа, те, кто волкодавами гонялся за мечущимся по горам партизанским отрядом, такие, как кровожадный Энгельхен — Ангелочек — из небольшого немецкого музыкального городка, — они живы И что не менее плохо: где-то рядом существуют еще те мелкие растленные душонки, которые ради самосохранения, ради наживы прислуживали этому самому Энгельхену.

Кое-кто из них в жестокости, в коварстве ему не уступал. И не все они при виде новой власти разбежались. Ведь не случайно в самом начале книги рассказано о том, как первым заторопился выдать себя за спасителя раненого партизана — «С дороги! Раненый герой!» — именно тот, кто еще вчера сотрудничал с врагом.

Усердно прославляя героя-партизана, этот оборотень пытался под шумок прошмыгнуть вместе с ним в новую жизнь. Он же, вооруженный уже словами «товарищ», «народная власть», решается позднее прийти к партизану в госпиталь за рекомендацией. Он еще не раз попытается втереться в доверие, будет кричать о своей преданности новому строю, будет, быть может, «правильней», чем герой, повторять прописные истины, найдет доверчивых… А доверчивость… История партизанского отряда еще раз напоминает, к чему однажды привела доверчивость тех, кто верил только словам.

Вот о чем день и ночь тревожился партизан, вот что он перебирал в памяти, вот что заставляло его в бешенстве ощупывать свои безжизненные ноги. Но к ним должна вернуться жизнь. Она возвращается — и человек вновь обретает силу. Потому что борьба еще не закончена. Потому что фронт проходит сейчас не по прямой и видимой простому глазу линии окопов, воинских построений, географических пунктов, а по часто извилистым, скрытым линиям человеческих душ.

Есть книги, которые читаешь и радуешься — до чего же в них точен глаз художника, до чего играет у него теми своими оттенками слово, как он умен, как владеет мастерством, композицией, образом. Но есть такие книги, прикасаясь к которым вы после первой же страницы обо всем этом забываете. С вами заговорил человек. Заговорил о своем, о жизненном. И вместе с тем о том, что волнует вас. Он так занят выяснением для себя, для всех чего-то самого важного, что и вас подымает волна его беспокойства, его встревоженной совести, его откровенности, его самоотверженного желания во что бы то ни стало оградить сегодняшних людей от испытаний, оградить высоким молом своего собственного жизненного опыта. Он не боится повторений, он забывает о многом таком, чего требует ремесло писателя, и, слушая его, вам тоже не до ярких пятен искусства.

…Строгий водитель лихо идет на подъем. Не глянув на указатель дорог, он уверенно сворачивает на ту из них, что ведет через самый живописный изгиб гор. Они отливают сейчас на солнце всеми оттенками зелени, золота, багрянца. Строгий водитель снова кивает на развилок перевала: «Вон там проходил наш отряд…» И я отчетливо представляю себе, как шагают между деревьями по откосу, как прислушиваются к каждому шороху снизу, сверху измученные люди. И среди них — сам Ладислав Мнячко, юный еще, наверное, озорной, без этой седины в глазах. Представляю себе командира отряда, резковатого и справедливого русского парня Николая. Его разорвало на глазах у писателя. Представляю ужас парнишки-соратника, который по доверчивости душевной оказался виновником гибели собственного отца, подпольщика-антифашиста. Представляю себе молодую красивую женщину, пробирающуюся в отряд: она любила, ее любили, и ей пришлось дать сжечь в себе все дорогое, все чистое, чтобы могли расти, греться на солнце, не бояться огня фашистских пожарищ вот эти энергичные города, заводские поселки, села. Их здесь в Словакии густо нанизали на бетонные нити убегающих из-под колес машины дорог. А в них — люди.

Я написала «люди». И мне вспомнилось при этом многое. Вспомнился улыбающийся, машущий нам на прощание создатель сельскохозяйственного кооператива в Злинской Слатине, он же автор книги «Первая борозда». О его светящейся доброте, вдумчивости, отзывчивости, таланте с такой гордостью рассказывал Ладислав Мнячко. Вспомнилась встреча наверху, в музее Оравского замка.