Смерть в Византии - [94]
Сын Глории стал моим ребенком, моим Джерри, со всеми своими «проблемами» — так принято говорить, чтобы выглядеть скромно, — которые перевешивают весь остальной мир. Он — единственное существо, которое я оберегаю от иронии. Время от времени, раз в четыре-пять лет, он прощается с жизнью. «Устраивает нам кому», — говаривала его мать. Я думаю, Джерри устраивает кому прежде всего самому себе. Всякие незначительные для других происшествия, такие, например, как канун дня рождения, или неприятный тон руководителя хора, в котором он поет, или — это уже посерьезней — отсутствие известий от подружки Маши производят в нем чрезмерный всплеск жизненных сил, чреватый прекращением жизни. Перевозбуждение доходит до остановки сердца, дыхания, потери сознания. Эта его полусмерть заставляет умирать и меня, он же сам ничего потом не помнит и пребывает в священном ужасе перед больницей, «скорой помощью» и всем, что связано с травмами, войной. А поскольку разговоров на эти темы никак не избежать — нельзя же не включать совсем радио и телевизор, — то Джерри быстренько выбирается из-за стола и прячется за экраном своего компьютера — в свободном плавании по Интернету легко ускользнуть от болезней и смерти. При этом он напевает — у него красивый тенор, — что помогает ему обрести уверенность в себе и дать мне понять, что это, как ни крути, все же воображаемое плавание. Загадочный Джерри восхищает меня больше, чем пугает, тем, каков он есть: искренний, ничего не делающий специально для того, чтобы кем-то стать, в чем-то преуспеть. Ни одного «в чем-то» или «кем-то». Он просто живет неизмеримо интенсивно и чрезмерно чутко. Он проживает каждое мгновение своей жизни без всяких претензий, наслаждаясь каждой фиброй, каждой частичкой своего существа, вплоть до опасного промежутка, в который его ввергает непереносимое.
— Когда ты уехала, мне было не очень хорошо.
«Не очень»? Неужто он снова устроил «нам» «свою кому»? Сам он об этом не помнит, нужно расспросить няню, когда она вернется.
Сегодня Джерри с головой ушел в Интернет и пение. Приятно видеть его поглощенным тем, что ему по душе. Это как бы обратная сторона черного зависания над бездной, в котором он застывает, покидая нас, покидая самого себя, прекращая любое усилие, увлекая за собой и меня. Сейчас он с нами, в своем теле, от него ко мне идет поток нежности, дающий мне желание жить. Он постарается придумать для меня еще какие-нибудь хитрости для того, чтобы проникнуть в компьютер Себастьяна.
— Как продвигается твоя работа детектива? Тебе нужна моя помощь? — спрашивает он.
Я отвечаю, что удалось бы, наверное, спасти Себастьяна от мести г-на Бесконечность, Усяня,
— Увидимся позже, я неудачно припарковалась…
Все-таки не такая уж я одинокая — ни в Париже, ни в Санта-Барбаре.
— Детектив, который пишет Стефани, не более чем предлог, чтобы удрать, — шутит Бонди.
Он даже и не подозревает, до чего прав — когда пишу, я убегаю от себя, становлюсь такой, с какой не хочется знаться прежде всего мне самой. Фантазер просторных дворцов памяти, профессор истории Крест-Джонс кажется тогда подобным мне, моим братом, потешающимся над своей наукой и погибающим в детективе, в который превратилась его жизнь. Согласна, он — сумасшедший, возможно, еще и преступник в придачу. Рильски в этом уверен, но никому не скажет. Дело закрыто. Остается написать обо всем, что произошло.
Где я? Ах да, за рулем моего «ровера», наконец одна — без редакции, без шефа, без Одри, без Норди. Сена, правый берег, держу курс на Берси. Облака похожи на перья, оставленные белым лебедем в антрацитовом небе. Речные пароходики — смешные забавы для взрослых детей, какими являются все туристы, — едва разрезают тяжелую, словно наполненную густой кровью воду. Большая Библиотека топорщит свои четыре нежилых куба на пустынной набережной, способной обескуражить даже современных квакеров. Столь же малопривлекательны и институт Арабского мира, и асбестовые башни Жюсьё. Я совершаю петлю и оказываюсь на левом берегу — пожалуй, стоит перекусить на Трокадеро или Елисейских Полях, в этот час в других местах все уже закрыто.
Разве каждая история любви не волшебная тень убийственной реальности? Анна Комнина и Эбрар, Сильвестр и Трейси Джонс, Себастьян и Фа Чан… Себастьян, по сути, развенчал крестовые походы, ведь вслед за завоеванием Иерусалима, то есть войной, наступил мир. Око за око, зуб за зуб — все это кончилось. Себастьян держал пари на бесчисленное количество поколений, пришедших в этот мир вслед за Эбраром Паганом.
Тебе кажется, Нор, что я легко иронизирую над трагической судьбой наших современников? Именно так ты считаешь, ты мне сам об этом сказал, а потом и Одри. Видимо, вы с ней полагаете, что мне это доставляет удовольствие. На самом деле повсеместно печалятся отсутствием отцов, переставших выполнять свои обязанности, из чего проистекает прискорбный недостаток авторитета, и еще много чего, в школе, в полиции, да и на самом верху. Но кому есть дело до того, что подчас нам так не хватает матерей, по той или иной причине не выполняющих свою роль?
