Смерть в театре «Дельфин» - [33]

— Подождите вставать, посидите немного. Вы совершенно вымотались.

— Думаете? Не знаю. Просто за годы, прошедшие после бомбёжек, этот колодец постепенно заполнился грязной, зловонной жижей, и в одно прекрасное утро я едва не захлебнулся в ней.

Аллен слушал, а Перигрин говорил и говорил. Собственный голос доносился до него словно со стороны. Ему было приятно наконец высказаться, особенно перед этим странным полицейским, и он шаг за шагом описал все события того утра, не упуская ни одной детали.

— Ну вот. До сих пор об этом не знала ни одна живая душа, кроме Джереми Джонса, — закончил Перигрин. — Так что сейчас я, наверное, совершил нечто вроде измены, однако угрызений совести не испытываю. Мне стало гораздо лучше.

— По крайней мере, вы уже не такой зелёный. Вы буквально убили себя этой постановкой.

— Да, так оно обычно и бывает, к сожалению.

— Простите меня. Я не должен был тащить вас за собой по всем лестницам. Где опускается железный занавес? Слева? А, вижу. Сидите, сидите. Я сам. Конечно, это небывалое нарушение устава, но, думаю, ничего страшного не произойдёт.

Противопожарный занавес начал медленно опускаться. Аллен взглянул на часы. Процессия из музея могла прибыть с минуты на минуту.

— Признаюсь, ваше приключение совершенно фантастическое, — сказал он. — Но не будь его, по-видимому, не было бы ни театра, ни вашей пьесы… ни сегодняшней премьеры.

— Да, сегодня премьера. О, Господи!

— Может, вам стоит отправиться домой и отдохнуть пару часов?

— Нет, спасибо. Я совершенно здоров. Извините, что я так глупо повёл себя, да ещё, неизвестно зачем, заставил вас выслушать целую сагу. Надеюсь, вы не расскажете мистеру Кондукису? — добавил Перигрин, ероша свои волосы.

— Гарантирую абсолютное молчание, — улыбнулся Аллен.

— Я просто не в состоянии объяснить, до чего он странный человек.

— Я имел удовольствие встречаться с мистером Кондукисом.

— Как, по-вашему, он сумасшедший? Злодей? Или просто плутократ?

— Я не в силах отнести его к какому-либо типу.

— Когда я спросил, где он нашёл сокровище, он ответил: «на море». Вот так коротко: на море. Это звучит по меньшей мере странно.

— Не на яхте ли «Каллиопа» случайно?

— Яхта… «Каллиопа». Подождите-ка… Что там было с яхтой «Каллиопа»?.. — пробормотал Перигрин. Он пребывал в каком-то оглушённом, словоохотливом и, как ни странно, довольно приятном состоянии, однако не был уверен, что при попытке встать не упадёт от головокружения.

— Яхта «Каллиопа»… — повторил он.

— Это была его личная яхта, которая раскололась пополам и затонула в тумане у мыса Сан-Винценте.

— Вспомнил! Господи Боже… Из фойе раздался гул голосов.

— Похоже, реликвии прибыли, — сказал Аллен. — Вы посидите ещё или пойдёте встречать?

— Пожалуй, пойду.

Когда они с суперинтендантом вышли из зрительного зала, то увидели Эмилию, Джереми Джонса и ассистента из музея, который нёс металлический ящик. Навстречу им по ступенькам сбегал Уинтер Моррис. Все вместе они прошли в директорский кабинет, и процедура вдруг приобрела официально-торжественный характер. Сначала Джереми представил ассистента всем и каждому. Потом ассистент водрузил металлический ящик на стол Перигрина и открыл его.

— Думаю, нам не следует отступать от протокола, — сказал он, оглядев собравшихся и остановив глаза на Перигрине. — Будьте любезны, проверьте содержимое и подтвердите, что приняли его в хорошем состоянии.

— Лучше, если это сделает Джереми, — ответил Перигрин. — Он специалист и, думаю, успел изучить на перчатке каждое пятнышко и каждый стежок.

— Вы правы, — согласился ассистент с теплотой в голосе. — Тогда, мистер Джонс, не будете ли вы…

— С превеликим удовольствием. Джереми достал из металлического ящика шкатулку и положил её на стол.

— Видите, она в пятнах, — прошептал Перигрин Аллену. — В заключении сказано, что пятна оставлены морской водой.

Джереми открыл шкатулку. Его ловкие, жёлтые от никотина пальцы осторожно развернули ткань, и все увидели маленькую морщинистую перчатку и два листочка.

— Вот так, — сказал он. — Надо ли…

— Пожалуйста.

Мистер Джонс с крайней осторожностью извлёк реликвии из шкатулки и положил на стол.

— А теперь разрешите откланяться, — с облегчением в голосе произнёс ассистент. — Мистер Моррис, вот официальное описание. Будьте добры, завизируйте документ вашей подписью.

Пока Моррис читал и расписывался, Перигрин предложил Аллену:

— Подойдите и взгляните.

Приближаясь к столу, Аллен успел отметить, что Перигрин стоит рядом с мисс Эмилией Дюн, что взгляд Джереми Джонса, склонившегося над перчаткой, отсвечивает фанатизмом, что Уинтер Моррис так расправил плечи, будто получил права собственности на реликвию, и что Эмилия Дюн помягчела, когда рядом с ней очутился Перигрин. Затем Аллен тоже склонился над перчаткой и документами, всей душой желая оказаться в одиночестве, потому что в такие моменты бывает слишком много ожиданий и неуместных попыток выдавить из себя соответствующую реакцию, тогда как чувства, вызываемые реликвией, тонки, смутны и не предназначены для афиширования. Не говорить же вслух: «Подумать только, четыре столетия назад живая рука великого поэта пробежала по этому листочку, а перчатка натягивалась и расправлялась на руке больного ребёнка, и некая леди с инициалами М. Э, спустя долгие годы скупо напомнила об этом потомкам». Аллену горячо захотелось, чтобы пьеса Перигрина, как волшебное зеркало, оживила и записочку Шекспира, и перчатку юного Гамнета. Он отыскал взглядом мистера Джея.