Смерть в театре «Дельфин» - [10]

— Я почти уверен, что нет.

— Однако, судя по твоему отчёту, его поведение казалось по меньшей мере странным.

— Более чем странным, но, по-моему, ничего подозрительного в нем не было.

— Что же, тебе виднее, — пожав плечами, Джереми Джонс склонился над своим рабочим столом и осторожно отрезал кусочек тонкого картона. Он делал миниатюрный макет декораций к пьесе «Хранимый Венерой» по заказу клуба театралов. Спустя минуту Джер отложил бритву и поднял глаза на Перигрина.

— Ты можешь её нарисовать?

— Постараюсь.

И Перигрин постарался. Он помнил перчатку до мельчайших подробностей и сделал вполне приличный набросок.

— На вид, — подчеркнул Джер, — все как надо. Тесьма, вышивка, сужение к запястью. В общем, конец шестнадцатого века. А кожа?

— Тонкая-претонкая, жёлтая, мягкая, морщинистая и старая, как сама древность.

— Тогда перчатка и в самом деле может относиться к периоду Елизаветы или Иакова, а вот записка — наверняка подделка.

— С чего ты решил? Ведь никто не пытался заработать на этом.

— Ты этого не знаешь. Ты вообще ничего не знаешь. Кем именно был тот приятель, у которого Кондукис купил её?

— Он не сказал.

— А кто такая М.Э., бабушка которой всегда повторяла, что перчатка принадлежала Поэту?

— Ну чего ты ко мне пристал? Важно то, что её прапрабабушке перчатка досталась от миссис Дж. Харт, каковая Джоан Харт…

— Урождённая Шекспир и вполне могла получить этот предмет одежды от своего брата. Да. Ни одна подделка не обходится без таких вот «косвенных доказательств». Впрочем, разбираться — это дело специалистов.

— Я именно так и сказал ему. Я спросил, не хочет ли он показать эти вещи экспертам, и даже предложил, куда обратиться, а он кинул на меня один из своих странных взглядов — не то вороватых, не то испуганных или вовсе пустых… Я просто не знаю, как тебе их описать. Так вот зыркнул на меня и тут же захлопнул створки, как устрица.

— Что уже само по себе подозрительно, — улыбнулся Джер и добавил:

— «Жаль, что я не был там»[2].

— В таком случае «он ужаснул бы вас»[3].

— «Весьма возможно»[4]. Что нам с тобой вообще известно о Кондукисе?

— Не могу вспомнить ничего определённого. Не так давно в каком-то воскресном приложении появился очередной опус о нем. Он-де ненавидит рекламу, зато любит яхты и так проскочил мимо мистера Гульбенкяна, что тот до сих пор не может прийти в себя. А ещё он враг всяческих развлечений, баснословно щедрый, но всегда анонимный филантроп. Что-то в этом роде. Говорят, что его мать — русская, а отец — англо-румын.

— А откуда у него презренный металл?

— Не знаю. Наверное, как всегда, нефть. Статья была озаглавлена «Тайна Мидаса» и сопровождалась фотографией, где он, мертвенно-бледный, пытается увернуться на ступеньках банка от объектива, а также заметкой о том, как фотографу все-таки удалось его снять. Я тогда сидел у дантиста, потому и прочёл.

— Холост?

— Кажется, да.

— Как же вы с ним расстались?

— Он просто вышел из комнаты. Потом появился дворецкий и сообщил, что машина ждёт. Заодно он вернул мне мой мерзкий, вонючий бумажник и доложил, что одежда отправлена в чистку, где данный случай признан безнадёжным. Я пробормотал что-то по поводу мистера Кондукиса, однако слуга почтительно довёл до моего сведения, что мистеру Кондукису позвонили из Нью-Йорка и он «вполне поймёт». Получив столь откровенный намёк, я ускользнул. Как тебе сюжет?

— Блеск. Стало быть, он владеет «Дельфином» и собирается снести его, чтобы соорудить на Южном берегу ещё одну вафлю из стекла и бетона?

— Он «обдумывает это предложение».

— Чтоб у него шарики за ролики заехали.

— Джер, ты просто обязан пойти и взглянуть на театр. Ты умрёшь от одного вида. Ажурные решётки, херувимы, кариатиды — этакое попурри на тему ранне — и средневикторианского периода, а общий план придумал ангел, не иначе. Господи, стоит мне только подумать, что можно сделать с этаким шедевром…

— А ужасный старый Крез…

— Знаю, знаю.

Друзья уставились друг на друга с возмущением и отчаянием молодости, загоревшейся невыполнимой идеей.

Они оба окончили одну и ту же театральную школу и оба решили, перепробовав почти все, что по темпераменту, интересам и способностям склонны скорее к созиданию, нежели к лицедейству. Джереми, как правило, был автором постановок, а Перигрин их воплощал. Они работали то вместе, то врозь, с недельным и двухнедельным репертуаром, сначала на провинциальных подмостках, а затем наудачу перебрались в Лондон. Оба уже имели относительную известность как подающие надежды профессионалы и оба время от времени сидели без работы. В настоящий момент Перигрин как раз был на гребне, занимаясь постановкой современного репертуара в «Единороге», и увидел на сцене первую свою пьесу. Джереми обдумывал декорацию к маскараду, которую собирался представить на международный конкурс.

Недавно он приобрёл долю в маленьком магазинчике на Уэлтон-стрит, где торговали, как он выражался, «первосортным барахлом». Он был фанатом аутентичности и начал приобретать репутацию эксперта.

Большую часть своих сбережений Джереми с Перигрином потратили на аренду и обстановку своей квартиры, вследствие чего оказались, вопреки намерениям, у порога финансового кризиса. Впрочем, Джереми наконец решился расстаться с одной блондинкой непредсказуемого темперамента, чему Перигрин был очень рад, поскольку отпала необходимость приноравливаться к её неожиданным появлениям.