Смерть в своей постели - [8]

Разговор продолжался, и Пафнутьев, прислушиваясь к звукам за пределами каминного зала, все-таки улавливал, улавливал некоторые признаки жизни. Что-то упало наверху, хлопнула дверь, по трубе, замурованной в стене, глухо прошумела вода, кто-то прошел за дверью, он услышал осторожные шаги и всхлипы. Басовито и беззлобно пролаяла собака на крыльце, включившись в поселковый собачий пере-брех. Дом был явно пустоват, людей здесь было гораздо меньше, чем требовалось для нормальной жизни на таких площадях.

Пафнутьев встал, прошелся по комнате, заглянул в камин, но кроме мятых бумаг, упаковок ничего не увидел, видимо, его использовали именно для этих целей — сжигали мусор. Дом продолжал строиться, и везде были видны цементная пыль, опилки, стружки, в углу стояли еще не приколоченные плинтуса, дорогие плинтуса, дубовые, хорошей гладкой выделки.

— Выстрел слышали? — неожиданно спросил Пафнутьев у Вохмянина.

— Нет, никто не слышал.

— Вы заходили к Объячеву, когда он уже был убит?

— Я зашел, чтобы спросить…

— Оружие видели?

— Не было никакого оружия.

— Пулю подобрали?

— Не было пули.

— Но рана сквозная?

— Да.

— А пули нет?

— А пули нет, — послушно повторил охранник.

— Вы ее не нашли или не искали?

— Искал, но не нашел.

— Значит, убийца не торопился? У него было много времени?

— Почему вы так решили?

— Ну, как же… Он прицелился, увидел, нащупал и выстрелил в очень продуманную точку — между ухом и виском, так? А потом, не обращая внимания на колотящееся в судорогах тело, принялся искать пулю и ушел вместе с ней. И с оружием. Я правильно понимаю происшедшее?

— Ничего не могу возразить. — Вохмянин беспомощно развел руки в стороны.

— Ведите нас к хозяину.

— Какому… хозяину?

— Мертвому! — с вызовом произнес Пафнутьев, чем окончательно сбил с толку охранника. — Коли не уберегли живого, ведите к мертвому.

— Как-то вы выражаетесь…

— Как?

— Я бы сказал — недостаточно почтительно.

— А вы? Вы — телохранитель, вы почтительно выражаетесь о своем хозяине?

— Так ли уж важно, как я выражаюсь, — пробормотал Вохмянин.

— Вот и я о том же, — с легким раздражением подхватил Пафнутьев. — Так ли уж важно, как я выражаюсь. Убийца в доме, я правильно понимаю?

Вохмянин остановился, постоял, опустив голову, словно увидел на полу что-то важное, потер кончиками пальцев складки лба, поднял глаза на Пафнутьева.

— Вы видели собаку у входа? Среднеазиатская овчарка. Ростом с теленка. Она никого не впустит.

— И не выпустит?

— Своих, конечно, выпустит, но чужих… Нет.

И Вохмянин направился к круглой башне, в которой была смонтирована винтовая лестница. Видимо, вначале ее сварили из металлических уголков, а уже потом на них закрепили дубовые ступени. Лестница была еще не закончена, предполагалось, что металл будет обшит дубом, и тогда башня приобретет обжитой вид. Лестница освещалась тусклым светом, идущим откуда-то сверху, дубовые ступени, привинченные к уголкам стальными болтами, даже не поскрипывали под ногами полудюжины гостей.

Вохмянин остановился на третьем этаже, подождал, пока все поднимутся в небольшой холл, отделанный вагонкой.

— Здесь, — сказал он, показывая на дверь. — Спальня.

Шаланда решительно шагнул вперед и первым вошел в комнату. Но там оказалось совершенно темно, и он беспомощно оглянулся. Вохмянин протиснулся между дверным косяком и застрявшим в дверях Шаландой, нащупал выключатель, нажал кнопку.

Свет оказался мягким, сумрачным.

Но главное, что было в этой комнате, все увидели сразу.

На широкой двуспальной кровати, отделанной дубовой резьбой, разбросав руки в стороны, лежал громадный детина с залитой кровью головой.

— Я не стал поправлять тело, — пояснил Вохмянин, — вдруг, думаю, вам это не понравится.

Объячев был в белом махровом халате с подкатанными рукавами, обнажавшими сильные, крупные руки. На запястье, у основания большого пальца, синели наколки, но разобраться сейчас в их содержании было невозможно.

— Обитатели дома, — громко спросил Пафнутьев, привлекая внимание Вохмянина, — видели Объячева в таком вот виде?

— Да.

— Все видели?

— Все.

— Никто не упал в обморок?

— Должен сказать, — Вохмянин опять потер кончиками пальцев молодые морщины на лбу, — здесь публика собралась… неслабая. С хорошими нервами. Поэтому, если вы думаете, что кто-то дрогнет…

— Хотите, признаюсь? — улыбнулся Пафнутьев. — Я никогда ни о чем не думаю. Нет надобности. Все уже передумал. Представляете, как здорово? И теперь живу, слова всякие произношу. А думать… Упаси Боже.

— Может, это и правильно. — Вохмянин уже привык к тому, что с начальством спорить не следует. Впрочем, по его искреннему взгляду можно было догадаться, что он и в самом деле согласился с Пафнутьевым.

Худолей протиснулся вперед — пробил его час. Молча, но твердо он отодвинул в сторону Шаланду, его оперативника, Пафнутьев сам догадался отойти к стене. Сфотографировать Объячева можно было только со вспышкой, слабый свет спальни не позволял делать снимки без дополнительного освещения. Худолей заходил с разных сторон, приседал, даже умудрился снять Объячева, взобравшись на подоконник.

Оперативник, оставшийся в одиночестве после того, как его напарника Шаланда высадил на дороге, молча и сосредоточенно, стараясь не мешать Худолею, принялся осматривать вещи, маленькие дубовые тумбочки по обе стороны кровати, стоящий в углу шкаф. Спальня было достаточно большой, метров двадцать пять. Лиловый мохнатый палас покрывал весь пол, до самых стен, как выражаются строители, «под плинтус». На одной из тумбочек стояла початая бутылка виски и хрустальный ребристый стакан, тоже с виски на дне, из чего можно было заключить, что хозяин перед смертью пригубил этого золотистого напитка.