Смерть в Париже - [12]

— Можно огня?

Я якобы вернулся на землю из горестного полета мысли, вздрогнул виновато, чиркнул кремнем. У нее еще молодое лицо. Она одета в черную юбку, остановившуюся сразу над коленными чашечками, и длинную джинсовую куртку. Я где-то встречался с ней или просто видел. На стадионе? На кладбище?.. Она расстегнула объемистую кожаную сумку, переброшенную через плечо, и стала шуршать вещичками.

— Моя визитная карточка, — протянула тонкий картонный параллелепипед.

— Можно нанести визит? — спросил я и про себя прочитал текст: «Кира Болотова. Пресс-секретарь акционерного общества „Санкт-Петербургские фестивали“».

Я читал какую-то темную историю про эти самые фестивали в газете «Смена». Кажется, про них. Я вспомнил, что и Никита рассказывал мне о запланированном АО концерте на Дворцовой площади, куда он просто так не впишется. Им, мол, придется хорошо попросить, а за мэрское рукопожатие — пусть кто-нибудь другой… Кажется, «Санкт-Петербургские фестивали» являлись дочерней фирмой Малинина. Проще спросить…

— Вы работаете у Малинина?

— Официально — нет. — Кира совсем не смутилась. А чего, собственно, смущаться. — Но Михаил Анатольевич Малинин оказывает серьезное влияние на руководство на уровне консультаций. — Она чуть улыбнулась. У нее подвижная мимика. Похоже, она «веселая девочка» и оттого не замужем. — Сегодня не время, — Кира Болотова сделала глоток из бутылки и стряхнула с сигареты пепел, — но мне хотелось бы встретиться с вами. Мой муж… Бывший муж… Он планирует снять цикл передач о питерских звездах и хочет начать с Никиты Шелеста и «ВОЗРОЖДЕНИЯ».

— Но я не играл в «ВОЗРОЖДЕНИИ».

— Вы дружили с детства.

Первая ниточка. Надо только, чтобы не она раскручивала меня, а я — ее.

— Хорошо, созвонимся, — согласился я, дал ей свой телефон и постарался улыбнуться в ответ как можно дружелюбнее.

Я побродил по двору. Малолетки сидели горестно возле стен, с гитарами, и пели известные мне песни. Все-таки Никита был прекрасным мелодистом. Он умудрялся успевать построить в стремительном двенадцатитактовом квадрате яркую мелодию, запоминающуюся на раз. Он сочинял точные стихи, без литературной грязи, и в каждой песне оказывалась строчка-ключик. Она повторялась. Ее хотелось петь, и население пело.

Я вернулся в квартиру Ульянова рано и стал думать. Я забрался в ванну, набрал воды и лег. Ноги в воде казались короткими и кривыми, а может, такими и являлись. Я так плавал, как говно в проруби, стараясь понять свое место в этой смерти. И я стал понимать. Да, отправился в Афганистан добровольно, использовав офицерское звание, полученное в Институте физкультуры. Но я отправился на войну не для войны, не зная о ней почти ничего, а стараясь ею заменить печаль об изменившей жене и тоску о потерянном сыне. Я честно заработал на этой бесчестной войне эпилептические припадки и пенсионное обеспечение. Припадков давно не случалось, а деньги пока давали. Я утолил год войны встречами со стариком таджиком и выполнил его просьбу, постаравшись после забыть все — горы в дымке, непонятный народ, похоть к убийству, которая возбуждалась от месяца к месяцу, когда стала понятна его легкость и безнаказанность. Тем более я никогда не вспоминал то, о чем мы говорили со стариком, и то, что он мне передал, — знание и сверток с девятью клинками. Я их убрал в печь. Они казались неуместными в моей северной англизированной столице, чем-то книжным, словно из дурного детектива. Но они зачем-то лежали в печи! Я не желал никакой более войны, выполнив завет Хемингуэя, — поучаствовал в одной. Но не я напал первым. Никита не только мой друг, но и большая часть жизни. Этим убийством они посягнули на мою жизнь, и мой Бог не будет более слишком добр. Слишком добрым быть — совершать самоубийство, а самоубийство осуждает христианская церковь. Кто убил Никиту? Малинин морально убивал его. Бандиты. Наемный киллер, знающий то, что узнал на войне я. Мой антипод, поскольку он убивает, а я еще — нет. Потому что начал — он, они. Его кто-то направил. А я? Что могу я? Я могу то, что могу, — отомстить. Это все мое знание. Я должен убить этих бандитов. Этих духов. Убей духа!

Вода давно остыла, а я не имел сил встать. От решения стало теплее. Убей духа! Но как? Я поднялся, замотал тело в полотенце и сел на край ванны. Бандитов так много. Кого и как? Эти тачки с затемненными стеклами, мордовороты с бритыми затылками, радиотелефоны и автоматы, наемные убийцы, бандитские чиновники, бандитские разведки и контрразведки. Убей духа! Кого, где и как? И разве я один бился в чужих горах и впитывал что ни попадя. Непонятный народ. Чума всегда приходила с Востока. Но они начали первыми. Убей духа! А лучше… да, лучше, если духи сами станут убивать друг друга. Повороши в осином гнезде. Убей духа! Духи сами убьют друг друга!

Вытираю голову и накидываю халат. Соседи давно спят, и я иду по темному коридору, не зажигая света, а в комнате и так можно читать и писать без лампады. Белые ночи. Сев на корточки возле печи и открыв дверцу, протягиваю руку. Приходится залезать по плечо, пачкаться. Нащупываю сверток, достаю. Закрываю дверцу и вытираю ее полотенцем. Сажусь за стол и разворачиваю. На ощупь вспоминаю металл и теплые деревянные рукоятки. Старик снова передо мной говорит, шамкая губами: «Решение мстить — это воля Бога, а к решению ты идешь сам. Правильно думать надо именно по пути. Неправильная мысль на пути сделает из человека не мстителя Бога, а труп. Мститель, ставший трупом, — пощечина Богу. Бог пощечины не заслужил…» Я правильно думал по пути и принял решение сам и только после решения достал сверток старика. В правильном вопросе всегда есть ответ. Зачем бандитам оставаться? Бандитам не надо быть.