Смерть в наследство - [2]

Кому бы из советского руководства он ни доставил этот груз, его ждала смерть. Если груз попадет в руки тех, кому предназначался, то расстрел подразумевался сам собой, как самая действенная мера по сокрытию сверхсекретной информации. Даже если он сможет передать все своему руководству, то его судьбу будет решать не оно, и, следовательно, результат тот же — нет человека, нет проблемы.

Но и бросить все это, спрятать и уйти он не мог, как офицер, как разведчик, как человек, прекрасно понимая ценность того, что лежало перед ним.

Ему предстояла долгая ночь в компании трех покойников, все так же сидящих в машине.

Ему надо продумать все до мелочей, составить план и действовать, действовать!

Встреча с курьером так и не состоялась, такая вероятность была предусмотрена, как и вторая встреча, утром, если по каким-то причинам он не сможет прийти, а утром будет штурм города.

Он вспомнил свой последний разговор с отцом.

Было совсем раннее утро, когда они, проговорив всю ночь, вдруг поняли, что настало время прощания, видимо последнего. Оба понимали, что вряд ли, после того как отец осуществит задуманное, он останется жив.

Отец поднялся с кресла, выключил свет в комнате и, отдернув тяжелые портьеры, распахнул оба окна.

Небо светлело, готовясь встретить солнце, за окном стояла предрассветная, особенно пронзительная тишина.

Клубы дыма от выкуренных ими за ночь папирос, висевшие под потолком, потянулись на улицу медленно и лениво, как бы не желая расставаться с облюбованной ими комнатой.

Отец стоял у окна, засунув кулаки в карманы форменных брюк, и смотрел на предрассветную Москву.

— Правители приходят и уходят, сын, а отечество остается, — сказал он севшим за ночь от разговоров и дыма голосом. — Если когда-нибудь ты не будешь знать, как поступить, поступай на благо Родины. Не конкретного человека, стоящего во главе России, не идеологии, царящей в этот момент в стране, а в интересах отечества и народа, как бы высокопарно это ни звучало, даже если страна и народ не оценят твоего поступка.

Отец повернулся к нему лицом и показался в этот момент невероятно красивым и почему-то молодым.

— Именно так, сын! Как русский офицер — в первую очередь интересы Отечества, во вторую — жизнь и безопасность родных и близких, а уж потом все остальное! И еще! Береги себя, постарайся выжить в этой мясорубке и в той, которая грядет! Будь умнее, сильнее, хитрее всех своих друзей и врагов! На тебя остаются девочки, и их надо защитить во что бы то ни стало!

Он давно приучил себя думать на языке той страны, в которой работал. И сейчас, поймав себя на том, что мысленно переводит слова отца на немецкий, улыбнулся.

— Да, отец, — сказал тихо по-русски. — В интересах страны.

Он уже принял решение и придумал план, теперь надо обдумать все мелочи, все детали, но сначала… Он взял папку, вытащил из нее два документа, положив папку на место, еще раз перечитал текст.

— А это надо уничтожить, — уже на немецком сказал он. — В тех самых интересах отечества.

Он достал зажигалку, поджег листы и, глядя на разгорающийся огонь, поставил себе основную задачу:

— Значит, надо сохранить все это и при этом выжить самому!

Наши дни. Москва

Еще в лифте она достала из сумочки ключи от квартиры — так ей хотелось оказаться скорее дома.

Лифт, как и сам дом, был старый, добротный, обшитый внутри деревянными рейками с двумя дверцами, открывающимися внутрь, и одной наружной. Ехал он неторопливо, очень солидно, как и положено в таком возрасте. Первый раз за все время, которое она здесь прожила, а прожила она здесь всю свою тридцатилетнюю жизнь, Ника мысленно поторапливала: «Ну, давай же, побыстрее, ну пожалуйста!»

Правда, она не сильно настаивала — у лифта был свой, очень непростой характер, чем-то похожий на английского лорда, или пэра, или это одно и то же?

Нике ужасно хотелось в свою любимую квартиру. Она соскучилась по дому, тяжелой двери, которую надо обязательно потянуть на себя, чтобы открыть замок, по вздоху паркетных половиц в прихожей — они именно вздыхали, а не скрипели, по родному, знакомому с детства запаху их дома, их жизни, вернее, теперь только ее жизни.

Мягко, с достоинством лифт остановился на четвертом этаже.

«Овсянка, сэр!»

— Спасибо, — поблагодарила его Ника.

Она торопливо вставила ключ в замочную скважину, потянула на себя дверь, замок щелкнул. Переступив порог, она локтем нажала выключатель — его все нажимали локтем, входя в дом, всегда.

Прихожую приветливо и уютно залил желтый свет, радостно вздохнули половицы, приветствуя ее.

— Я тоже очень рада!

Ника вдохнула запах родного дома.

Застоявшийся воздух давно не проветриваемого помещения усиливал аромат дома, делая его слишком насыщенным, немного приглушая радостное настроение и нетерпеливое ожидание встречи.

— Сейчас все проветрим! — пообещала она квартире.

Бросив сумку с вещами на пол возле вешалки, скинув обувь, Нина прошла по всем трем комнатам, открывая окна.

— Хорошо, что цветов нет, а то завяли бы все.

Цветов, или «комнатных растений», как называла их в шутку мама, дома всегда было много. Разных — больших в огромных глиняных горшках, средних, маленьких, высоких и низеньких. Они стояли в каждой комнате, в кухне и даже в ванной на окне. Была в их доме такая экзотика — окно в ванной, и в прихожей стоял какой-то лохматый куст. Сонечка объясняла им всем, что это очень редкий экземпляр, он любит темноту, и все время повторяла его название, которое так никто и не запомнил.