Смерть в «Ла Фениче» - [59]

Помещение выглядело примерно так же, как и в тот злополучный вечер, не считая того, что кофейная чашечка с блюдцем не валялась на полу, а преспокойно стояла на столике. Очень скоро он вышел. Его уход тоже остался незамеченным, и это спустя всего лишь четыре дня после того, как в этой самой комнате умер человек.

Глава 17

Когда он наконец добрался домой, вести Паолу с детьми в ресторан на ужин — как он имел неосторожность пообещать — было слишком поздно; к тому же еще на лестнице он уловил соблазнительный запах, в котором явственно прочитывались чеснок и шалфей.

Войдя в квартиру, он на какое-то мгновение оторопел; голос Флавии Петрелли, который он слышал всего двадцать минут назад, доносился теперь из его гостиной, — партия Виолетты, конец второго действия. Он успел сделать несколько непроизвольных шагов в ту сторону, когда сообразил, что сегодня спектакль впрямую транслируют по телевидению. Паола вообще-то не большая любительница оперы, наверняка смотрит передачу только ради того, чтобы вычислить убийцу среди исполнителей. В чем, он не сомневался, с ней сейчас единодушны миллионы домохозяек по всей Италии.

Из гостиной послышался возглас Кьяры «Папа пришел!», перекрываемый пением Виолетты, молящей Альфреда оставить ее навеки.

Он вошел в гостиную в тот момент, когда тенор швырнул пригоршню ассигнаций в лицо Флавии Петрелли. Та грациозно опустилась на пол, в слезах, Жорж Жермон направился к сыну через всю сцену, дабы устыдить его, а Кьяра спросила:

— Почему он это сделал, папа? Я думала, он ее любит! — Она подняла глаза от тетради, кажется по математике, и, не получив ответа, повторила: — Почему, папа?

— Подумал, что у нее роман с другим. — Брунетти не нашел ничего лучшего.

— Ну и что? Вроде бы они не женаты, ничего такого.

— Чао, Гвидо, — это появилась из кухни Паола.

— Ну пап, — наседала Кьяра. — Чего он так рассердился?

Брунетти прошел мимо нее к телевизору и уменьшил звук, в очередной раз удивляясь, что же заставляет всех подростков запускать его на оглушительную мощность. По тому, как дочка держала в руке карандаш, покачивая им на весу, он понял, что так просто она не отстанет. И предложил компромиссное решение:

— Они ведь жили вместе, правда?

— Да. Ну и что?

— Ну понимаешь, когда люди живут вместе, то обычно не заводят романов с другими.

— Но у нее же нет ни с кем романа. Она просто хочет, чтобы он подумал, будто у нее есть кто-то еще.

— Видимо, он поверил и ревнует.

— С какой стати ему ревновать? Она его любит по-настоящему. Это каждому ясно. Просто он — ничтожество. Ведь деньги-то ее, правда?

— Хмм, — он тянул время, судорожно припоминая либретто.

— Почему он не пошел работать? Пока она его содержит, она имеет право делать все, что ей вздумается.

Грянули аплодисменты.

— Это не всегда так, ангел мой!

— Но ведь обычно именно так, папочка? Что тут такого? У большинства моих друзей, у кого мать не работает — не то что наша мама, — у них все решает отец — куда поехать в отпуск и все такое. А у кого-то и любовница есть. — Последний тезис был изложен без уверенности, скорее лишь как предположение. — И они имеют на это право, потому что зарабатывают деньги и могут поэтому говорить другим то, что считают нужным.

Даже Паола, подумал он, не сумела бы точнее охарактеризовать сущность капитализма. Да, в голосе Кьяры слышались мамины нотки.

— Все не так просто, солнышко. — Он взялся за узел галстука. — Послушай, Кьяра, не могла бы ты стать ангелом добра и милосердия и слетать на кухню за стаканчиком вина для престарелого отца?

— Само собой. — Она отложила карандаш, более чем охотно расставаясь с тетрадкой. — Белого или красного?

— Посмотри, может, осталось «Просекко». Если нет, притащи того, которое мне, на твой взгляд, должно понравиться, — что на семейном языке означало «того, которого сама хочешь попробовать».

Он опустился на диван, сбросил туфли и положил ноги на низкий столик. И слушал, как диктор сообщает новости за несколько прошедших дней — голосом, полным лютой решимости, словно тоже из оперы, только другой, в жанре кровавого веризма.

Вернулась Кьяра — долговязая, еще нескладная, начисто лишенная женственной грации. Не вставая с дивана, через две комнаты можно было без труда понять, чья сегодня очередь мыть посуду — никто, кроме дочки, просто не способен поднять на кухне подобный тарарам. Зато она хорошенькая, наверное, вырастет настоящей красавицей, — с этими широко посаженными глазами и нежным пушком на шее возле уха, — всякий раз, когда свет бесцеремонно падал на это место, отцовское сердце сжималось от нежности.

— «Фраголино», — объявила она из-за его спины и подала ему стакан, ухитрившись пролить всего каплю, и ту на пол, а не ему на брюки. — Дашь глоточек? Мама не хотела открывать. Сказала, что тогда останется только одна бутылка, а я сказала, папа так устал! — И, не дожидаясь его согласия, взяла стакан и сделала глоток. — Папочка, как так получается, что вино пахнет клубникой?

Как так получается, что когда дети любят тебя, ты знаешь ответы на все вопросы, а когда они злятся, ты болван болваном?

— Это такой виноград. Он пахнет клубникой, поэтому и вино так пахнет, — Он понюхал, а затем проверил на вкус — так ли это. — Уроки делаешь?