Смерть в «Ла Фениче» - [56]

— Спасибо вам за помощь, — сказал Брунетти, еще толком не понимая, как быть с тем, что ему только что рассказал музыкант.

— По-моему, все это так, болтовня. Но вдруг пригодится.

— Ничего, если я останусь в театре на время спектакля? — спросил Брунетти.

— Думаю, нормально. Просто скажите Лючии, когда уйдете. Чтобы она гримерку заперла.

— Еще раз спасибо.

— Не за что. — Они простились за руку, и музыкант удалился.

Брунетти остался в гримерной, рассчитывая воспользоваться этой возможностью, чтобы узнать, сколько народу находится за кулисами во время представления и в антрактах и насколько это легко — незаметно войти и выйти из дирижерской гримерки.

Минут пятнадцать он ждал, радуясь возможности отсидеться в тихом уголке. Постепенно весь шум, проникающий через дверь, затих, и он понял, что певцы должны были уже спуститься вниз и занять свои места на сцене. Но все еще медлил, наслаждаясь тишиной. Он услышал звуки увертюры, они просачивались вверх по лестнице и проникали сквозь стены, и понял, что пора идти разыскивать дирижерскую гримерную. Выйдя в коридор, он поискал глазами женщину, пустившую их в это помещение, но той нигде не было видно. Выполняя обещание — проследить, чтобы комнатенку заперли — он прошел по коридору и, выглянув на лестницу, крикнул «Синьора Лючия!», но ответа не последовало. Тогда он подошел к двери ближайшей гримерной и постучал, но и оттуда ответа не получил. Не ответили и в следующей. Из третьей отозвались «Avantil», и он толкнул дверь и вошел, уже приготовившись сообщить, что уходит и что пусть гримерную закроют.

— Синьора Лючия, — начал он и осекся, увидев Бретт Линч, развалившуюся в мягком кресле, с книгой на коленях и бокалом красного вина в руке.

Она поразилась не меньше, но быстрее оправилась от изумления:

— Добрый вечер, комиссар. Чем могу быть полезной? — Она отставила бокал на стол, захлопнула книгу и улыбнулась.

— Я хотел сказать синьоре Лючии, что она может закрыть пустую гримерную, — объяснил он.

— Она наверняка внизу, смотрит из боковой кулисы. Она большая поклонница Флавии. Когда вернется, я скажу ей, чтобы заперла. Не беспокойтесь, все будет сделано.

— Очень любезно с вашей стороны. А вы, значит, на представление не пошли?

— Нет, — ответила она и, заметив его реакцию, в свою очередь спросила: — Вас это удивляет?

— Даже не знаю. Но если спрашиваю вас, то, наверное, все же удивляет.

Ее ответная ухмылка ему понравилась — и неожиданностью, и тем, как она смягчила резкость ее черт.

— Если вы поклянетесь, что не расскажете Флавии, то я признаюсь, что не большая любительница Верди и не особенно люблю «Травиату».

— Но почему? — изумился он, пораженный, что секретарь и подруга — назовем это так — самой знаменитой на сегодня вердиевской певицы-сопрано вдруг не любит эту музыку.

— Садитесь, пожалуйста, комиссар, — она указала на кресло напротив, — За ближайшие, — она покосилась на свои часики, — двадцать четыре минуты ничего особенного не произойдет.

Он уселся в предложенное кресло, повернув его, чтобы оказаться напротив своей собеседницы, и спросил:

— А почему вы не любите Верди?

— Не то чтобы не люблю. Кое-что у него мне нравится. «Отелло», например. Но это не моя эпоха.

— А ваша — это какая же? — спросил он, пытаясь заранее угадать ответ. Богатая современная американка, она, разумеется, предпочитает музыку столетия, в котором живет, — эпохи, сделавшей возможным самое ее существование.

— Восемнадцатый век, — ответила она, совершенно его огорошив. — Моцарт и Гендель, но — грехи наши тяжкие! — никого из них Флавия что-то петь не рвется.

— А вы не пытались ее к этому склонить?

Она взяла бокал со стола и, глотнув вина, поставила обратно.

— Кое к чему я сумела ее склонить. Но, похоже, не в моих силах заставить ее изменить Джузеппе Верди..

— Полагаю, тут нам исключительно повезло, — ответил он, с легкостью подхватывая этот тон, когда подразумевается куда больше, чем говорится. — Зато вам повезло в другом.

Он удивился, что она хихикнула, а еще больше — что он и сам рассмеялся.

— Ну, вот и свершилось. Я покаялась. Что, если теперь нам поговорить как людям, а не как персонажам бульварного романа?

— Я был бы этому очень рад, синьорина.

— Давай ты будешь звать меня Бретт, а я тебя — Гвидо. — Она перешла на «ты», первая сделав шаг навстречу.

И, встав с кресла, направилась в угол, где помещалась небольшая раковина. Рядом стояла бутылка вина. Наполнив вином другой бокал, она, вернувшись с бутылкой и бокалом, протянула его Брунетти.

— Ты вернулся, чтобы поговорить с Флавией? — спросила она.

— Нет, это не входило в мои намерения. Но мне все же придется с ней поговорить, раньше или позже.

— Зачем?

— Спросить, что она делала в гримерной Веллауэра в первом антракте.

Если она и удивилась, то виду не подала.

— Есть какие-нибудь версии? — поинтересовался он.

— А почему ты думаешь, что она там была?

— Потому что по меньшей мере двое видели, как она туда входила после первого действия.

— Но не после второго?

— Нет, не после второго.

— После второго она была тут, со мной.

— В прошлый раз ты уверяла, что она была тут с тобой и после первого действия. А это не так. Почему же я должен верить, что теперь ты говоришь мне правду, если тогда обманула? — Он отпил вина. «Бароло», и превосходное!