Смерть в Кесарии - [57]

– Нечего говорить, – сказал Маркин. – Обычные вдовьи причитания.

– Значит, не заходила к ней Белла Яновская?

– Не заходила. По ее словам, конечно. Так ты не ответил: откуда уверенность, что она входила именно в квартиру Бройдеров? Ты ведь, насколько я понимаю, следил за ней до подъезда. Кстати, долго она там пробыла?

– Нет, недолго. Да я и не следил, – нехотя ответил Розовски. – Это случайно получилось. Может, ты и прав. Может, она вообще искала другой адрес, случайно зашла в этот дом, поняла, что ошиблась… – Натаниэль не договорил, замолчал.

– Слушай, – Алекс улыбнулся, – почему бы тебе не спросить у самой Яновской? Ты ее телефон знаешь?

– А что? Это мысль, – задумчиво сказал Натаниэль. – Прямо сейчас и спрошу.

Розовски снял трубку, набрал номер секретаря компании «Интер».

– Соедините меня с госпожой Яновской, пожалуйста, – сказал он. – Да, жду… Алло, госпожа Яновская? Здравствуйте, вас беспокоит Натаниэль Розовски. Да, совершенно верно. Скажите пожалуйста, не могли бы вы уделить мне несколько минут для разговора? Завтра? Хорошо, вполне.

Положив трубку, Натаниэль поднялся, прошелся по комнате.

– Знаешь, посети-ка вдову еще раз, – сказал он.

– И что сказать?

– Что? А просто представься, для начала. Ты ведь к ней приходил в качестве кого?

– Страхового агента.

– Ну вот. А теперь сообщи ей, что ты детектив. Что ты расследуешь обстоятельства гибели ее незабвенного мужа. Думаю, в этом случае она объяснит, зачем приходила к ней Белла Яновская, – Розовски вздохнул. – Потрясающая женщина. Интересно, она замужем или нет?

– Ты будешь здесь? – спросил Алекс, направляясь к двери.

– Нет, я хочу поработать дома. Звони туда.

14

Перед рассветом Натаниэль проснулся. Небо уже посветлело, открытое окно смутно серело правильным прямоугольником. Натаниэль нащупал лежащие на ночном столике сигареты и зажигалку, закурил. «Рано или поздно я загублю себе легкие, – подумал он. – Или желудок. Или еще что-то, не помню. На что там действует курение натощак?» После подобных мыслей логично было бы немедленно погасить сигарету. Вместо этого Розовски затянулся еще глубже. Какая-то мысль пришла ему в голову перед самым пробуждением, даже не перед пробуждением, а в тот неуловимый миг, когда сон начинает размываться явью. Но то ли от сигаретного дыма, то ли еще по какой-то причине, мысль растворилось в сером рассветном сумраке так же, как и сон.

Он подошел к письменному столу, включил настольную лампу. Нашел среди разложенных накануне бумаг письмо Ари Розенфельда жене. Сел в кресло и принялся, в который уже раз, читать его. Он вспомнил, какая именно мысль посетила его разгоряченную бредовыми снами голову перед пробуждением. Где же… Ага, вот: «…И, кроме всего, постараюсь отправить тебе этот забавный портрет. Художник мне, по-моему, изрядно польстил. Впрочем, ты и сама можешь убедиться. Кстати, художник тоже москвич, и мы были когда-то знакомы. Его зовут Яша Левин. Вряд ли ты его помнишь, а я сразу узнал. Выглядит он все тем же стареющим хиппи – драные джинсы, пегие волосы собраны в пучок на макушке. Кстати, он меня не узнал. А может быть, узнал, но сделал вид, что нет…»

Яша… Розовски отложил письмо и задумался. Яша Левин. Ну да, он его тоже знает. Постоянный обитатель улицы Рамбам.

Улицы Рамбам…

Габи, в разговоре с «Соколовой», упоминал кафе на улице Рамбам.

Можно было бы попробовать.

Уличный художник Яша Левин. Сидит на тротуаре и рисует портреты праздношатающихся туристов, желающих вкусить жизнь тель-авивской богемы.

Он снова начал читать.

«… Мне дорог этот портрет – не знаю, почему, – писал далее банкир. – Во всяком случае, когда ты соберешься сюда, не забудь его, пожалуйста…»

Судя по тому, что письмо оказалось в числе важных документов, Соколова перечитывала его перед отъездом. Наверняка, она выполнила просьбу мужа. И, значит, портрет должен был лежать в сумке… Розовски вспомнил о большом плотном пакете белой бумаги, который сам же сунул в свой «кейс» и забыл осмотреть его.

«Осел!» – он почти бегом побежал в салон, взял из кресла брошенный с вечера «кейс».

Так и есть. В белом пакете лежал портрет покойного банкира. Карандашный рисунок, выполненный профессионально, но без особого блеска, наклеенный на толстый негнущийся картон и вставленный в металлическую рамку. Натаниэль вернулся в кабинет, положил портрет рядом с документами и снова вернулся к письму.

«… Возможно, я не успею передать портрет, – писал Ари Розенфельд. – В этом случае, сразу же по приезде обратись к моему адвокату, Цвике Грузенбергу. Я уже писал тебе о нем. Обратись к нему и обязательно возьми портрет. Конечно, если я сам, по какой-либо причине, не смогу тебя встретить…»

Натаниэль усмехнулся. Видимо, банкир Ари Розенфельд был весьма сентиментальным человеком. Это как-то не очень вязалось со сложившимся стереотипом современного банкира: жесткого, энергичного и сухого человека. Впрочем, жизнь то и дело ломает стереотипы.

«…Что бы ни случилось, знай: я любил и люблю тебя…»

Портрет мог оказаться и неким знаком, принятым между влюбленными. Или еще чем-то.

Натаниэль отложил письмо и принялся внимательно разглядывать портрет. Солнце уже взошло довольно высоко, так что свет настольной лампы не помогал, а скорее мешал. Он щелкнул выключателем. Портрет как портрет, ничего особенного. Скорее всего, дань каким-то сентиментальным воспоминаниям юности. Нужно будет позвонить Алону, извиниться и занести портрет. Но – потом, потом, когда дело будет окончено. А пока…