Смерть в гриме - [16]

Возвращение

"Ты себе потом никогда не простишь," — сказала мама. Немного подумав, решил съездить.

Подкравшись, как в детстве, заглянул в комнаты, окликнул с крыльца, как всегда делал, чтобы не испугать. Видно было через две двери, как маленькая, сгорбленная, помогая себе клюкой. Волосы белые с желтизной. Не слышит.

А когда приблизился, как будто почувствовала, что кто-то рядом, поворачивая слепое, задранное лицо. Послушно обнимаясь, благодарила: "Спасибо, спасибо!" Каждый раз приходилось, веселясь, заново объяснять: я твой внук, имя, фамилия, год рождения…

Решил: больше у нее ноги моей не будет.

Но когда пару раз упала, пришлось перевезти в Москву, потому что матери тяжело уже регулярно ездить с едой. Он в этом не участвовал, мать, щадя, сама все сделала.

Но иногда просила заскочить, посмотреть, пока она на работе. Он отпрашивался. "Только пить ей не давай, — строго велела, — а то опять описается."

Поддерживая с двух сторон, таскали первое время в туалет. Чертя ногами пол, тяжело оседала. "Ты держишь там? — плакала мама. — Ох, опять вырывается." — "Да держу я." — "Что же ты, зараза, делаешь со мной?" — "Старость не радость," — разумно отвечала бабка.

Было бы интересно узнать, как она их видела, когда подходили, наклонялись над ней и что-то делали. Должно быть, блеклыми, перистыми привидениями. Судя по долетавшим отрывкам бреда, верила, что где-то есть ее настоящая дочь, которая за ней приедет и заберет отсюда.

"Все, я все!" — говорила мама, закончив выгребать кал или сгребать прописанные простыни, пока он приподнимал за ноги. Из холщовой, неплотно слипшейся бабкиной щели остро несло. Он туда косился украдкой. Пущенные ноги падают с деревянным стуком.

Когда умерла, повеселевшая, розовая, оживленная мама бегала по дому, распоряжаясь сначала похоронами, потом поминками.

Весь вечер Галя-маленькая для тех, кто смотрел на нее — к счастью, таких было немного — выглядела восторженно-испуганной. Собранное в одном месте такое количество знаменитых и давно любимых ею людей восхищало и пугало ее. Все закончилось, встала со всеми. Конечно, она не могла поверить, что они могли иметь отношение к смерти черноволосого героя. Вспоминала его появления, которые лучше бы назвать налетами. Вбежал, всех сейчас же увидал, затормошил. Как она подслушивала у двери их разговоры или позднее, уже замужем, отправляясь к ГГ, думала, что, может быть, и он случайно. Предполагала, что у них отношения, и тогда злилась на мать.

А иногда ей казалось, что это их сближение и затеяно ради нее, чтобы ее с ним в конце концов свести. Она начинала думать, что ГГ не мать ее, а, например, старшая сестра. Представляла себе, как другая, настоящая ее мать (представляла реакцию своей настоящей матери на ее замужество), например, представляла себе, как ее другая мать ей говорит: "Вот и хорошо, ну как я рада, что ты вышла замуж за приличного молодого человека."

Да разве может она, такая ничем не примечательная, заинтересовать великолепного, чьи неопрятные, чирканые рукописи отрывала в залежах стола, но которые нравились все-таки меньше, чем автор. Узнав о его гибели, немного поплакала. Отметила странное удовольствие, с которым плакала. Подумала, как выпросила бы — заплати кому надо, все будет, — засушила его голову и поставила на пианино, сразу уменьшившуюся, то есть совсем уже маленькую. Трогала бы, проходя, нос и полуприкрытые веки, из-под которых поблескивали вставленные вместо глаз пуговицы.

Но так как привыкла к тому, что писатели зря ничего устраивать не станут, то и думала, что, возможно, что-то все-таки здесь скрывается. Ради чего-то ведь собирали их. А Руслан второй, как она называла его про себя, был писатель. Прощаясь у подъезда с толпящимися и благодарящими приятелями и злясь на догоняющего ее Василия, который все пытался выяснить, как ей понравились рассказы и какой больше, она решала неразрешимое противоречие. С одной стороны, нельзя думать, чтобы писатель что-то недоговорил, что знает. С другой — а тогда зачем приходили?

— Не хотела бы я попасться к Вам на перо, — сказала ГГ, дослушав. — Хотя я понимаю, что это неизбежно, может быть, уже что-то и есть.

Он пожал плечами.

— Я знаю, что у Вас обычная такая манера, да? по поводу того, что случилось, но по-своему интерпретировать и пытаться восстановить, как на самом деле или что при этом думали.

— Да. Почему ты не сказала мне, что каждый у него заканчивается рисунком надгробия с крестом? Я и тот посмотрел, — спросил он меня уже в машине.

— Не придала значения. Я не думала, что это может быть так важно. Кроме того, я думала, что ты знаешь.

Она не придала. Не думала.

— Куда мы едем?

— Везешь меня показывать твою Ларису и ее бритоголового прислужника.

— Хорошо. По-моему, мы не имели успеха, никому не понравилось.

Не ответил. Больше всего меня всегда занимало, как с этим делом у него. Я знала, что у него постоянно кто-то живет, а последняя даже очень задержалась. Он при мне ее называл по телефону ласково, какого-то маленького животного, не помню. Или как он добивается. Это должно быть экзотическое зрелище. Представляла себе картину в голландском духе: типа "Карлик у ног (нет, в ногах) красавицы". Но он всегда, ухмыляясь, уклонялся от расспросов.