Смерть в белом галстуке - [2]

— Помню. Романтический тип, так ведь?

— Да. Они поженились после недолгой помолвки. А спустя пять месяцев он погиб в автокатастрофе. Не ужасно ли?

— Ужасно.

— А затем через шесть месяцев, или что-то около того, появилась на свет эта девочка, Бриджет. Ивлин назвала ее Бриджет, потому что Пэдди был ирландцем. А затем бедняжка Ивлин вышла за Герберта Каррадоса. И никто не знает зачем.

— Меня это не удивляет. Нуднейший тип и, должно быть, гораздо старше Ивлин.

— На целую вечность! И до того самоуверен, что кажется нереальным. Да ты его наверняка знаешь.

— Шапочно. Он какая-то шишка в Сити.

Аллейн зажег сигареты для матери и себе, подошел к двустворчатому окну и, выглянув, осмотрел лужайку.

— Твой сад, — сказал он, — тоже готов к выходу. Не хотелось бы мне сейчас возвращаться в Скотленд-Ярд.

— Сейчас, дорогой?

— Боюсь, что да. Вот по этому делу. — Он помахал бумагами. — Прошлой ночью поздно позвонил Фокс. Что-то случилось.

— Что за дело?

— Шантаж, но пока никаких вопросов.

— Рори, как это захватывающе! А кого шантажируют? Надеюсь, кого-то из очень важных людей?

— Помнишь лорда Роберта Госпела?

— Ты имеешь в виду Банчи Госпела? Ну, его не за что шантажировать! Более невинного создания…

— Нет, мама, его не шантажируют, и он не шантажист.

— Он милый человечек, — категорически заявила леди Аллейн. — Милейший, насколько это возможно.

— Сегодня это не так уж мало. Он необыкновенно пухлый и носит плащ и сомбреро.

— В самом деле?

— Да ты наверняка видела его фотографии в этих ваших жутких иллюстрированных газетах. Они ловят его, где только можно. «Лорд Роберт (Банчи) Госпел рассказывает одну из своих знаменитых историй!» Что-то в этом роде.

— Да, но какое отношение он имеет к шантажу?

— Никакого. Он действительно, как ты говоришь, необыкновенно милый человечек.

— Родерик, не доводи меня. Имеет ли Банчи Госпел какое-либо отношение к Скотленд-Ярду?

Аллейн долго смотрел в сад.

— Можешь быть уверена, — сказал он наконец, — мы в Скотленд-Ярде отнеслись к нему со всем возможным почтением. Он не только очарователен — он, в своем роде конечно, и необыкновенно замечательный персонаж.

Несколько секунд леди Аллейн задумчиво смотрела на сына.

— Ты с ним сегодня встречаешься? — спросила она.

— Думаю, да.

— Зачем?

— Полагаю, дорогая, затем, чтобы послушать одну из его знаменитых историй.

Это был первый день мисс Харрис на новом месте работы. Она стала секретарем леди Каррадос, и ее наняли на светский сезон в Лондоне. Что это означает, мисс Харрис знала доподлинно. В смысле секретарских обязанностей этот сезон у нее не был первым. Она являла собой вышколенную молодую женщину, до ужаса прозаичную, с мозгами, устроенными на манер аккуратно прибранного ящика для корреспонденции, и разумом, способным все вопросы снабдить этикетками «Отвечено» и «Не отвечено». Если же на пути мисс Харрис возникала какая-нибудь рискованная или непривычная идея, она незамедлительно обрабатывалась или столь же незамедлительно запиралась в темный ящик для корреспонденции, откуда уже никогда не изымалась. Если же мисс Харрис не могла обработать эту идею немедленно, то это означало, что та решения не имела, а стало быть, и не представляла никакого интереса. Наверное, обязанная своей вышколенностью собственной семье (она была родом из большого семейства священника в Бэкингемшире), она никогда не спрашивала себя, зачем ведет жизнь организатора забав для других людей и почему сравнительно мало живет для себя. Сама эта мысль показалась бы мисс Харрис неуместной и довольно-таки глупой спекуляцией. Ее работа состояла в совокупности аккуратно выполняемых обязанностей, соответствующих ее жизненному положению, и уже за это ее стоило уважать. Более широкие этические мотивы сюда не включались. И нельзя сказать, что мисс Харрис не обращала на это внимания. Напротив, она была крайне чувствительна ко всем особенностям этикета, обусловливающего ее положение в доме, куда она нанималась. Где она проводила ленч, с кем, кто обслуживал — все эти вопросы были для нее первостепенными, и она крайне остро реагировала на малейшие нюансы в отношении к ней ее нанимателей. По поводу своей новой работы она была настроена в высшей степени оптимистично. Леди Каррадос произвела на нее самое благоприятное впечатление и отнеслась к ней как, по ее собственным словам, к настоящей леди.

Мисс Харрис проворно поднялась по лестнице и дважды постучала — не так чтобы громко, однако же и не так чтобы робко — в белую дверь.

— Войдите! — прокричали приглушенным из-за расстояния голосом.

Мисс Харрис последовала приглашению и очутилась в просторной белой спальне. Здесь все было белым — ковер, стены, стулья. За белой каминной доской в стиле Адам[1] потрескивали кедровые щепы, на полу лежала шкура белого медведя, и мисс Харрис едва не споткнулась о нее, направляясь к широкой белой кровати, на которой, обложившись подушками, сидела ее хозяйка. Почти по всей кровати были разбросаны листки почтовой бумаги.

— О, мисс Харрис, доброе утро, — сказала леди Каррадос. — Вы и вообразить не можете, как я рада вас видеть. Вас не затруднит подождать, пока я закончу это письмо? Присядьте, пожалуйста.