Смерть уравнивает всех - [6]

— Что случилось?

— Звонил Зено, — доложил охранник приглушенным голосом. — Господин Ваннадуччи хочет видеть вас на ферме.

— В такое время? Который же час?..

— Только что пробило четыре. Зено просил быть на ферме как можно скорее. Похоже, он чем-то обеспокоен.

— Опять прокурор какую-то гадость учинил? — Карлотти начал выходить из себя.

— Не думаю. Тут, вроде, другое. Зено звонит всем боссам. Это будет втреча в верхах.

— Ах-ах-ах! — прокомментировал Карлотти, с отвращением раскачивая головой. — Что могло стрястись в такое время?

Он бросил сигарету в пепельницу и торопливо направился в раздевалку, однако, проходя мимо кровати, замер на секунду, словно решая для себя, завершить начатое дело прямо сейчас или оставить на потом. Но время поджимало, и потому он щелкнул пальцами в сторону Фавия и приказал тому вышвырнуть девчонку вон, дав ей немного денег на завтрак.

Фавия послушно подошел к кровати, вытащил девицу из-под простыней, подхватил лежащую на соседнем кресле одежду и молча указал на дверь. Глаза девушки широко раскрылись, но она также не издала ни звука.

Когда она, одевшись, уже выходила, Карлотти прокричал ей из раздевалки:

— Будь хорошей девочкой, и я тебе как-нибудь позвоню!

Он скинул с себя халат и, проходя мимо деревянной вешалки на стене, швырнул туда свое одеяние. Халат соскользнул с крючка и упал на покрытый ковром пол. Карлотти, злобно выругавшись, вернулся к вешалке, наклонился, чтобы подобрать одежду, и — тотчас застыл в этой позе, поскольку что-то твердое и холодное вдруг уперлось ему в затылок.

Замогильный голос тихо скомандовал:

— Не двигаться, Карлотти! Попрощайся со своей жизнью.

В подобный момент в человеческой душе, даже такой исковерканной и огрубевшей, как душа Томаса Карлотти, происходит непонятное превращение. Куда-то вдруг исчезли и гнев, и ненависть, и презрение к себе подобным, а на смену им пришло почти неведомое чувство раскаяния, и тотчас все захлестнула безмерная печаль: вот и конец, рухнули все великие планы на будущее, и жизнь оказалась никчемной и пустой...

Скорее машинально, чем по необходимости — ибо ответ уже был получен, — он прохрипел:

— Какого черта? Что тебе надо?

— Только тебя, Карлотти, — раздался безжалостный голос.

Надежда умирает с трудом, особенно когда знаешь, что обречен.

С подгибающимися коленями, хватая ртом воздух, Карлотти прошептал:

— Если речь о контракте, то я его выкуплю. Удвою вашу сумму. Утрою ее, черт побери!

— Контракт был составлен на небе, приятель, — сильные пальцы впились в волосы, выпрямили тело и, развернув его, с силой ударили лицом о стену. Все это время мерзкая штука, давившая Карлотти на затылок, явственно напоминала, что нельзя дергаться, нужно не терять самообладания и, невзирая ни на что, — надеяться.

— Если это шутка, то вы пришли как раз вовремя — на праздник Жирного Вторника.

— Какие могут быть шутки, Карлотти?

— Парень, ты просто спятил. Под этой крышей у меня дюжина ребят.

— Всего пять.

— Как?

— Было пять, Карлотти. Я считал.

— Пусть так. Но они чутко спят, учти.

— Теперь они спят мертвым сном. Все, кроме Фавия. Он будет охранять.

Карлотти вдруг разозлился: черт побери, но это же несправедливо! Все пошло под хвост, да? Все годы, прожитые на улице, вся работа, унижения, кровь, пот и слезы — и именно теперь, когда дела пошли на лад?!

— Несправедливо! — прошептал он.

— Я тебе не судья, парень.

— А тогда кто мне судья?

— Ты сам. Я просто исполняю приговор.

Карлотти истерично рассмеялся:

— Я не понял. Кто тебя послал?

— Ты сам послал за мной. Тебе, пожалуй, не понять...

Ствол пистолета медленно скользнул по затылку Карлотти и уперся в шейные позвонки.

— У тебя есть десять секунд, чтобы попрощаться с жизнью, Томми.

— Подожди, черт, постой! Мы могли бы решить этот вопрос...

— Сомневаюсь.

Палач рывком повернул его к себе лицом — теперь дуло упиралось Карлотти точно под подбородком.

В первый момент мафиози увидел вороненый ствол огромного пистолета с навинченным глушителем. Скользнув взглядом вдоль руки, выкрашенной в черный цвет, он обнаружил перед собой незнакомца могучего телосложения, одетого во все черное и с лицом, также покрытым толстым слоем черного грима, — на этом фоне глаза человека сверкали особенно жутко и беспощадно. Эдакий дикий коммандо, весь перетянутый ремнями и обвешанный пистолетами, гранатами и прочими «веселыми игрушками». Нет, это не напоминало праздник Жирного Вторника.

Вся надежда разом угасла, как мерцание падающей звезды, и Карлотти почувствовал, как у него подгибаются ноги. Парень рывком поднял его и припечатал к ладони холодный металлический кругляш — значок снайпера.

Надежда исчезла, и в голосе Карлотти теперь звучала лишь отчаянная мольба:

— Боже, не делай этого, Болан, Не делай этого!

— Дай мне возможность выбора, — ответил Палач ледяным тоном.

— Какую?

— Что ты любишь больше жизни, Карлотти?

— Ничего! — Бандит из последних сил цеплялся за ускользающую соломинку. — Я благодарю Бога за то, что он даровал мне жизнь. Я почитаю ее как главную святыню. Все хотят жить. Ведь я не убил ни единого человека, поверь мне, Болан! Это действительно так! И я не заслуживаю...