Смерть со школьной скамьи - [11]

Вернувшись к себе, я включил транзистор, стал искать музыку. В дверь осторожно постучали.

«Опачки, неужели Татьяна передумала! Поздно, голубушка, поздно!»

Я открыл дверь, но вместо Филипповой в комнату ввалилась пьяная Маринка Селезнева.

«Мать его! — подумал я. — Только тебя мне тут не хватало!»

Марина была очень раскованной во всех отношениях девицей. К слову сказать, это из-за нее разбили стекло в мужском туалете.

— Андрюша, — она повисла у меня на плечах, — ты правильно сделал, что Таньку отшил! Андрюша, я сегодня от тебя никуда не уйду!

— Погоди, Марина, погоди! — забормотал я, отстраняясь от ее слюнявых губ. — Марина, я тоже тебя люблю, но только не сегодня. Марина, мне завтра на работу рано вставать! Марина!

Я с силой встряхнул ее.

— Марина! Меня сейчас на работу вызывают! Все, иди, солнышко, мне пора в райотдел ехать.

Насилу я выпроводил ее. Чего-чего, а заниматься любовью с Селезневой я не буду. Неохота потом перед врачами в кожвендиспансере краснеть.

Минут через двадцать ко мне заглянул Шамиль.

— Андрей Николаевич, пойдем, с нами посидишь. Там все свои собрались. Пошли, все равно ведь спать не дадут.

— Пошли, — неохотно согласился я.

В этот вечер я соблюдал похвальную умеренность в спиртном, так что на другой день на работе воду стаканами из графина не пил.

Глава 5 Язык татуировок

Для сотрудников уголовного розыска в нашем райотделе каждая суббота до обеда была рабочей. Обычай выходить на службу в законный выходной день ввел еще Вьюгин, когда был заместителем начальника Заводского РОВД по оперативной работе. С практической точки зрения пребывание инспекторов ОУР в субботу на рабочем месте смысла не имело. Выходной — он ведь и есть выходной, из-под палки работать никого не заставишь.

Как правило, по субботам после развода инспектора рассаживались по своим кабинетам и делали вид, что занимаются бумажной работой: подшивают дела, пишут отчеты, справки. На самом деле, перекладывая папки с делами с места на место, мои коллеги начинали неспешный разговор, который через некоторое время перерастал в бурный диспут, полный эмоций и ненормативной лексики. Темы для споров были самые различные, но всегда, если одна часть инспекторов считала стакан с водой наполовину полным, то другая яростно возражала: «Он наполовину пустой!»

Так, один из самых бурных споров возник вокруг личности иракского президента Саддама Хусейна: инспектор Матвеев утверждал, что Хусейн — это арабский Гитлер, а Шахбанов и Андреев считали его революционером, коммунистом, главным союзником СССР на Ближнем Востоке. Спрашивается, на кой хрен вам сдался этот Саддам Хусейн, если вы даже портрета его никогда не видели?

Но спор ради спора — это традиционное субботнее развлечение в нашем отделе.

Сегодня повод для диспута дал я.

— Мужики, — обратился я к инспекторам, — кто-нибудь из вас знает, у нас в области есть спецшкола для малолетних преступниц?

— А что, для девчонок спецшколы есть? — удивился Петровский.

— Если для пацанов есть, то должны быть и для девчонок, — логично предположил Матвеев. — Но я про такую в наших краях не слышал.

— Второй вопрос, — продолжил я. — Что означает обвитая колючей проволокой роза, над которой кружится шмель?

— Это вопрос в продолжение темы про спецшколы? — спросил Елькин. — Если роза выколота на бедре, то эта женщина — лесбиянка. Если роза с шипами — то активная. Про колючую проволоку и шмеля ничего не скажу.

— Андрюха, где это ты такую фифу встретил? — заинтересовался Матвеев.

— Со мной в одном общежитии живет. Я проверял, она не судимая.

— У нее еще наколки есть?

— Есть, целый комплект. На веках у нее татуировано «Не буди!», на большом пальце правой руки знак — «Смерть буграм!» На кисти левой руки пять точек — «Я под конвоем». Над правой грудью выколота глазастая ящерица, точно такая же, как на коробке из-под ботинок «Саламандра». Про розу в колючей проволоке я уже сказал.

— А как ты у нее наколку-то на груди увидел, а? — хитро подмигнув, спросил Елькин.

— Она при мне ребенка грудью кормила.

— Значит, так, — немного подумав, сказал Матвеев. — Если эта твоя знакомая и вправду была в спецшколе, то и роза, и ящерица, скорее всего, ничего не означают.

— Да как не означают! — перебил его Елькин. — Я тебе говорю, роза — это символ лесбиянок!

— Ваня, ты что, глухой, что ли? — взъелся на него Матвеев. — Ты что, не слышал, что Андрюха сказал? У нее роза выколота на плече, а не на бедре! Ты «Три мушкетера» читал? По-твоему, Миледи лесбиянкой была?

— А при чем тут Миледи? — не сдавался Елькин.

— А при том, что малолетки за символизм наколок перед блатным миром ответственности не несут. Понравилась ей книжка про Миледи, она — бац! — и себе на плечо такую же розу наколола.

— Фигню ты говоришь, Серега! — Дальше Елькин сказать ничего не успел. Дверь в кабинет распахнулась, вошел Зыбин.

— Чего расселись, заняться нечем? — подчеркнуто грубо спросил он. — Марш по участкам!

«Зачем все эти неизвестно кем придуманные условности? — подумал я. — Зачем постоянно надо изображать служебное рвение, словно выступаешь на отчетно-выборном собрании? Разве нельзя просто, по-человечески, сказать: «Мужики, на сегодня — все! Идите по домам, проведите оставшуюся часть дня с семьями, вам завтра еще в оцеплении стоять». Или вот еще, у Сереги Матвеева своего участка нет, он «линейщик», занимается исключительно раскрытием имущественных преступлений. Ему-то куда идти, мне помогать?»