Смерть считать недействительной - [52]
Когда солнце поднялось над горизонтом, артиллерийский наблюдатель доложил Козаченко, что ясно видит весь передний край противника. Тогда Козаченко выпустил в месторасположение провода первые два снаряда. На одни из них Шмерке не реагировал, на разрыв же второго откликнулся быстро и взволнованно. Коган едва успевал переводить. В голосе Шмерке моментально исчезли наглые нотки. Он докладывал о результатах попадания своему начальнику, какому-то обер-лейтенанту. Кстати, выяснилось, что сам он сидит связистом на наблюдательном пункте.
«Русский снаряд угодил на пятьдесят метров левее третьей точки…»
Козаченко немедленно подскочил к аппарату, связывавшему его с батареей на прямую:
— На целых пятьдесят метров? Ай-яй-яй!.. Коган, передайте герру Шмерке, что я глубоко извиняюсь за такую ученическую стрельбу… Алло, «Верба»? «Вербочка», дайте доворот ноль-пять вправо. Только не сейчас, а выстрела через два-три: там у меня птичка одна сидит, я хочу, чтобы она почирикала еще. Ясно?
Ни две дочки-близняшки, которыми Козаченко чрезвычайно гордился (они уже переходили в пятый класс), ни слава одного из лучших артиллеристов армии, ни даже большие и жесткие, как щетка, усы, отпущенные Козаченко и неожиданно оказавшиеся почти черными, — ничто не могло придать майору внешнюю солидность, ничто не могло вытравить из него озорной дух неугомонного заводилы комсомольских вечеринок.
— Есть! — ответила «Вербочка». — Не спугнем!
Действительно, в цель положили только третий снаряд. По заказу.
Голос Шмерке звучал в трубке Когана уже беспрестанно:
— Третья точка разбита прямым попаданием начисто! Вышлите другую повозку.
Но прошло пять минут, десять, а повозка все не прибывала. Шмерке осмелился доложить об этом вторично.
Козаченко живо посочувствовал ему:
— Действительно, безобразие! А еще говорят: немецкий порядок, немецкая аккуратность! Все у них на нашем фронте из головы вылетает!
В конце концов повозка подошла. И тогда Козаченко скомандовал «Вербочке»…
Шмерке прерывающимся голосом доложил, что повозка взлетела в воздух. Впрочем, он начал с того, что передал сведения о себе:
«Один снаряд разорвался не дальше тридцати метров от моего блиндажа. Русские, кажется, нащупали меня и берут „в вилку“!»
Козаченко усмехнулся и нарочито сердитым тоном закричал в трубку:
— «Верба»! А ну, не озорничать! Вы мне Шмерке не волнуйте, это же солист в нашем концерте!
После этого «концерт» продолжался нормально — строго по плану. Вдруг наш меланхолик Коган прыснул со смеху.
— Что такое? — участливо наклонился к нему Козаченко.
— Можете представить себе? Шмерке заговорил по-русски — матерится! И докладывает: «Один блиндаж на всем участке остался целый: мой. Да и меня вот-вот накроют!»
Козаченко довольно расправил усы. Ему вообще доставляло удовольствие лишний раз прикоснуться к ним.
— Я вижу, Коган, ваш подопечный начинает рассуждать довольно здраво. Что ж, в таком случае не будем заставлять его томиться. Еще сбежит, пожалуй!
Козаченко вынул из планшета самодельную записную книжечку, на обложке которой было выведено «Мой список», и, найдя в ней графу «Уничтоженные за неделю фашисты», зачеркнул стоявшую последней цифру «51».
— Вызвать «Вербу», товарищ майор? — спросил связист, уже привыкший к манерам своего командира.
— Вызывай, дорогой!
Коган не снимал наушников до самого конца. Выстрел по блиндажу Шмерке отдался в них гулом такой силы, что даже окружающим было отчетливо слышно. Затем в мембранах установилась мертвая тишина.
Коган осторожно, как снимают с раны бинты, снял с головы наушники и потер уши. Уши были багровые и, казалось, даже опухли.
Козаченко неуверенно вывел на листке блокнота цифру «53» и спросил:
— Так вы думаете, Коган, это точно, что мы попали в Шмерке?
Коган посмотрел на него с возмущением:
— Вы что, смеетесь, товарищ майор? Я на этом конце провода чуть не оглох, а он, вы думаете, на том уцелел? Или вам бы хотелось, чтоб и я там сидел для проверки? Так, что ли?
Козаченко решительно обвел цифру «53».
— Не сердитесь, Коган. Честное пионерское, вы злитесь оттого, что я прервал вашу любимую переводческую работу. Но ведь я же берег Шмерке до его последнего вздоха! — Глаза Козаченко искрились всегдашними лукавыми огоньками. — Выйдемте лучше на воздух. Там весна, а в вашем кабинете накурено, как в пивнушке.
Они вышли из блиндажа и невольно зажмурились. Припекало солнце, чуть слышный ветерок ходил по траве. Она слепила глаза, блестя под солнцем, как лакированная. Ветерок подталкивал облачко к переднему краю немцев: оно двигалось едва заметно, округлое, плотное, неторопливое.
Подошел почтальон и вручил Козаченко свежую армейскую газету. Майор быстро пробежал ее глазами и протянул Когану. Но Коган устал, ему не хотелось читать. Он спросил:
— На нашем фронте есть что-нибудь новое?
— Нет, — ответил Козаченко, — ничего существенного.
Коган угрюмо перевел взгляд на горелый танк. Конечно, «ничего существенного»!
Козаченко разостлал шинель на сырой от росы траве, лег на нее, поудобнее положил руки под голову. То же сделал и Коган.
Не прошло и пяти минут, как они спали сном основательно и успешно потрудившихся людей. И кто их знает, что им снилось — и меланхолику Когану и весельчаку Козаченко? Наверно, одно и то же: наступление. Ибо что еще может сниться людям на лесисто-болотистых участках стабильного фронта, где порою даже штабистам завидуешь: только они, черти, знают, когда кончится затишье!
Документальные повести посвящены советским археологическим открытиям середины XX века — раскопкам древнехорезмийской культуры в Кызылкумах экспедицией проф. С. П. Толстова и находке первых берестяных грамот в Новгороде экспедицией проф. А. В. Арциховского.
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.