Смерть ради смерти - [35]

—  Пойдемте, — сказала Инна, открывая дверь и выходя из кабинета Бороздина.

—  Моя фамилия Коротков, — представился работник милиции, когда Инна провела его в свою комнату и усадила за стол. — Зовут меня Юрий Викторович. Итак, начнем?

—  Пожалуйста, — Литвинова изобразила на лице внимание и готовность к работе.

—  Вы хорошо знали Григория Войтовича?

—  Очень хорошо, — уверенно ответила она. — Мы работали вместе много лет и в аспирантуре вместе учились.

—  Тогда расскажите мне о его семейной жизни. Как он женился, как жил с женой, не было ли у них конфликтов, и так далее.

—  Были, — сразу же откликнулась Литвинова. — Были у них конфликты, и жестокие. Гриша никому об этом не рассказывал, только, может быть, мне, потому что мы давно дружили. Он вообще-то был не особенно общителен, на работе ни с кем не откровенничал. Но со мной делился.

—  Из-за чего были конфликты?

—  Трудно сказать, тут много всего намешано. — Она задумалась. — Женечка была намного моложе, вы, наверное, знаете, а Гриша долго ходил в холостяках, все искал свою принцессу. Когда он встретил Женю, то влюбился без памяти, а уж коль он так долго ее ждал и выбирал, то у него и требования к супруге были повышенные. Он страшно переживал, если ему казалось, что Женя не соответствует «идеальному стандарту». Но такое бывало редко, она была очень славной. И очень красивой.

—  Она любила мужа, как вы думаете?

—  Безумно! — горячо воскликнула Инна, но тут же осеклась. — Впрочем, знаете, чужая душа — потемки, может…

—  Продолжайте, пожалуйста, — подбодрил ее Коротков.

Инна замялась. «Дура, — мысленно обругала она себя. — Черт тебя за язык тянет. Раз Гриша ее убил, значит, что-то было. И это что-то должно быть вполне осязаемым, конкретным, таким, чтобы для милиционера звучало убедительно. Ревность, деньги, что угодно, но простое и понятное».

—  Понимаете, Женя была настоящей красавицей и работала на телевидении, снималась в рекламных роликах. Конечно, вокруг нее крутились мужчины, ухаживали. Поклонников было много, а она ведь молодая, ей веселья хотелось, флирта, кокетства. Это можно понять, и я ее ни в коей мере не осуждала и даже Гришу пыталась убедить, что не нужно на это реагировать так болезненно. Но он меня не слушал.

—  Значит, вы полагаете, что поводом для убийства была ревность?

—  Я думаю, да.

—  Скажите, Инна Федоровна, вы не замечали в последнее время перемен в характере Войтовича? Может быть, у него появились провалы памяти, рассеянность, раздражительность?

—  Да-да, вы совершенно правы, Гриша действительно стал более… агрессивным, что ли.

—  И в чем это проявлялось? Он конфликтовал с сотрудниками?

—  Нет, это видела, наверное, только я.

—  Каким образом так получалось?

—  Это проявлялось, когда он говорил о Женечке. Такая, знаете, ненависть в глазах появлялась, голос дрожит от ярости, руки трясутся. Мне прямо не по себе становилось. А с коллегами он всегда был мягким и корректным, ни разу голос ни на кого не повысил.

—  А забывчивость, рассеянность? Не замечали?

—  Нет, не замечала, врать не стану.

—  И еще вопрос, Инна Федоровна. Вы все это рассказывали следователю Бакланову?

—  Олегу Николаевичу? Нет, не рассказывала.

—  Я могу узнать, почему?

Литвинова снова замялась. «Почему, почему, — зло подумала она. — Потому что Гриша тогда еще был жив и сразу же сказал бы, что это неправда. А сейчас уже не скажет».

—  Видите ли… Это сейчас, когда Гриша покончил с собой, я верю, что он убил Женечку. А тогда не верила. Не хотела верить. Я столько лет его знала, мы дружили… Мне хотелось его выгородить. Я признаю, что была не права, и прошу у вас прощения.

—  Ну, это вы у Бакланова прощения просить должны, а не у меня. Ложные показания — это нехорошо, Инна Федоровна, это дело подсудное. Знаете об этом?

Литвинова покаянно вздохнула.

—  Но я ведь никому этим не навредила, правда? Если бы из-за моих показаний осудили невиновного или оправдали преступника — тогда, конечно, меня надо судить. А так… Гриша сам себе вынес приговор.

—  Да, чуть не забыл, — спохватился Коротков. — Вы не помните, над каким проектом работал Войтович, когда все это случилось?

Это был удар ниже пояса. Коротков смотрел на нее спокойными ясными глазами, а она говорила ему какие-то ученые слова, называла пункты институтского плана работы и чувствовала, как внутри у нее все онемело от ужаса.

5

Пока Коротков опрашивал сотрудников лаборатории, в которой работал Григорий Войтович, Настя Каменская сидела в отделе кадров Института и смотрела личные дела сотрудников. Она отобрала сначала всех мужчин, потом отделила тех, кому было от сорока до пятидесяти пяти лет. Шитова определила возраст таинственного гостя между сорока пятью и пятьюдесятью годами, но осторожная Настя на всякий случай расширила возрастные рамки, прибавив по пять лет к нижней и верхней границе. Мало ли, как может выглядеть человек, если он следит за собой или, наоборот, болеет или ведет нездоровый образ жизни. И потом, Шитова — свидетель не особо надежный, если учесть, в каком она тогда была состоянии.

Из тех, кому было от сорока до пятидесяти пяти, пришлось делать выбор, опираясь на имеющиеся в личном деле фотографии. Яркие брюнеты и седовласые ученые мужи — в сторону. Лысые и те, чье лицо никак нельзя назвать «среднеевропейским», — туда же. В отдельную стопочку она отложила мужчин с усами или бородой: фотографии сделаны не вчера, а сейчас эти люди вполне могут оказаться гладко выбритыми. В другую стопочку попали те, кто родился и вырос не в Центральной России. У таких людей довольно часто встречается акцент, характерное «оканье» или «хыканье», хотя, опять-таки, за долгие годы жизни в Москве он мог и исчезнуть. Их, как и усатых-бородатых, тоже надо проверить. Наконец остались те, кого Настя условно назвала «чистыми типами»: средне-русые, без ярких примет, коренные москвичи или питерцы, без растительности на лице.