Смерть ради смерти - [18]

—  Что вы, Константин Михайлович, Анастасия Павловна вас очень уважает и ценит чрезвычайно высоко, — осторожно выбирая выражения, произнес Доценко, внутренне сжавшись. Он прекрасно знал, что Каменская его терпеть не может, а после истории с Ларцевым еще и побаивается.

Ольшанский остановился на перекрестке, ожидая зеленый сигнал светофора. Миша стоял сзади, у следователя за спиной, и не видел выражения его лица. Внезапно Константин Михайлович обернулся и взялся рукой за отворот модной Мишиной куртки.

—  Слушай, старлей, у меня с Каменской все счеты позади. Она умная девка, голова у нее работает как часы, а характер — не хуже моего. Если она считает, что в истории с Ларцевым есть моя вина, — пусть считает, я спорить не стану. Вина действительно есть. Но обсуждать эту историю я не намерен ни с ней, ни с кем бы то ни было другим. А вот для дела будет лучше, если мы с ней будем дружить. Пусть перестанет меня сторониться, передай ей, ладно?

—  Я передам, Константин Михайлович, — уже спокойно ответил Доценко. — Я думаю, она будет рада это услышать. Она действительно побаивается с вами общаться, вы бываете иногда излишне резки.

—  Ох ты, батюшки! — рассмеялся Ольшанский. — Какие нежности! А ты, старлей, молодец, аккуратно выражения выбираешь. Она, небось, говорила, что я хам первостатейный. Ну, говорила?

—  Нет, — мягко улыбнулся Миша, — я никогда не позволяю другим перевирать показания и сам этого не делаю. Она сказала именно то, что я вам передал: вы иногда бываете излишне резки.

—  Тебя с толку не собьешь, старлей, — удовлетворенно произнес Ольшанский, — ты с виду конфетный, а на зубах железный. Думай, думай над моим предложением, не забывай то, что я тебе сказал. И вот что еще. Завтра 19 января, Крещенье, моя жена блины будет печь. Придешь? Девчонок моих посмотришь, они у меня уже большие, но забавные до ужаса.

—  Это неожиданно, — снова улыбнулся Миша, — но приятно. Я сделаю все возможное, чтобы отменить то, что уже запланировал на завтра.

—  Вот это высший пилотаж, — очень серьезно сказал Константин Михайлович. — Тебе, старлей, цены нет. Тебя в Дипломатической академии, случаем, не обучали?

—  С чего вы решили?

—  Ну ты меня совсем-то за придурка не считай, — почти обиделся следователь. — Хочешь, я переведу то, что ты мне сейчас сказал? Твою мать, старый козел, ты что же, думаешь, у меня на завтрашний день других дел нет, кроме как блины с тобой кушать? Да у меня, молодого и резвого, все вечера на месяц вперед распланированы, и завтра я тебе скажу с сожалением в голосе, что, несмотря на все мои старания, часть нужных и важных дел, назначенных на вечернее время, мне отменить не удалось, если ты своими куриными мозгами допереть не можешь, что я к тебе на блины не пойду, даже если буду со скуки и безделья подыхать, потому что блины твои и девчонки твои, недомерки, мне, молодому и резвому, не интересны. Ну как, дословно перевел или с литературными вольностями?

—  У вас получился перевод с английского на китайский, — засмеялся Миша, внутренне опять сжавшись. Да, следователь Ольшанский язык в узде не держит, не задумываясь ставит людей в сложное и неприятное положение. Немудрено, что Анастасия Павловна его не любит и общаться с ним не хочет.

—  Почему именно с английского и именно на китайский?

—  А потому, что при переводе с английского на китайский происходит приращение объема текста примерно в восемь раз. Английский язык очень емкий, а китайский — сложный, витиеватый, с множеством дополнительных определений. Я вам сказал ровно шестнадцать слов, а в вашем переводе сколько?

—  Ладно, выкрутился, — махнул рукой Ольшанский. — Голыми руками тебя не возьмешь. Тебе в какую сторону?

—  Я на работу вернусь, так что мне на Серпуховскую линию надо.

—  Тогда поехали вместе по Кольцевой, я на «Павелецкой» выйду, а ты на «Серпуховской» пересадку сделаешь.

Они вместе двинулись к зданию метро. Уже давно стемнело, с неба сыпались крупные хлопья мокрого снега. Миша Доценко шел с непокрытой головой, и белые хлопья облепили седой шапкой его тщательно подстриженные и уложенные черные волосы. Ольшанский шел ссутулившись, засунув руки глубоко в карманы пальто и натянув на голову капюшон. Всю оставшуюся дорогу они устало молчали.

2

На следующее утро телефонный звонок раздался, едва Константин Михайлович успел переступить порог своего кабинета.

—  Я вспомнила, — взбудораженно сообщила Ольга Красникова. — Я разговаривала об этом со следователем.

—  С каким еще следователем? — недовольно переспросил Ольшанский.

—  Его фамилия Бакланов, Олег Николаевич Бакланов. Он вел дело о краже джинсов.

Ольга в двух словах описала Ольшанскому непонятную историю с джинсами.

—  Следователь меня тогда спросил, не может ли быть у мальчика психического расстройства и как с этим обстояло дело у его родственников до третьего колена. Я ему все честно рассказала. Но, Константин Михайлович, это же следователь, не мог же он…

—  Не мог, не мог, — успокоил женщину Ольшанский. — И чем дело кончилось?

Вопрос он задал для проформы, думая уже о другом, ему совершенно не интересно было, чем закончилось дело о краже каких-то дурацких джинсов. Но ответ заставил его снова включиться в разговор с Красниковой.