Старая леди подошла к бюро и, сняв с шеи цепочку с маленьким ключом, открыла узкий ящичек под письменным прибором.
Он выдвинулся легко, и из его зеленого нутра она вынула небольшой необрамленный холст.
Она села перед бюро, укрепив картину на конторке.
Это был автопортрет Джона Лафкадио, написанный в импрессионистской манере, оцененной много позднее того времени, когда он был сделан. Там было то же лицо, которое так гордо улыбалось с портрета Сарджента, но существовала и огромная разница.
Знаменитая борода Джона Лафкадио здесь едва еще намечалась, и линия его подбородка, слегка уходящего назад, была нарочито подчеркнута как нечто порочное. Губы улыбались, но их чувственная полнота была также преувеличена. Текучие мазки окарикатуривали высокие линии скул.
Глаза портрета смеялись, по крайней мере, смеялся один из них, поскольку другой глумливо подмигивал.
Это было жестоким саморазоблачением человека, который был наполовину гением, а на другую половину — шутом.
Бэлл повернула холст. На его оборотной стороне огромной ручищей художника была написана лишь одна фраза:
«Это твоя тайна, Прекрасная Возлюбленная!»
Старая леди снова повернула портрет. Она тронула указательным пальцем свои губы и приложила его к губам портрета.
— О Джонни, — сказала она печально. — Как много было тревог, мой дорогой! Как много тревог!
