Смерть приходит в конце. День поминовения. Лощина - [42]

— Если бы Яхмос умер, как кто-то рассчитывал, тогда главными наследниками стали бы два сына Имхотепа — Себек и Ипи. Часть имущества, конечно, отошла бы детям Яхмоса, но управление хозяйством было бы в руках сыновей Имхотепа, прежде всего в руках Себека. Больше всех, несомненно, выгадал бы от этого Себек. Надо думать, что в отсутствие Имхотепа он выполнял бы также обязанности жреца заупокойной службы, а после его смерти унаследовал бы эту должность. Но хотя Себек выгадал бы больше других, преступником он быть не может, ибо сам так жадно пил отравленное вино, что умер. Поэтому, насколько я понимаю, смерть двух братьев могла пойти на пользу только одному человеку, — в данный момент, разумеется, — и этот человек — Ипи.

— Правильно, — согласилась Иза. — Я вижу, Хори, ты умеешь рассуждать и смотреть на несколько ходов вперед. Теперь давай поговорим про Ипи. Он молод и нетерпелив; у него во многом дурной характер; он в том возрасте, когда исполнение его желаний кажется самым важным на свете. Он возмущался и сердился на старших братьев, считая, что его несправедливо обошли, исключив из числа совладельцев. А тут еще Камени подогрел его чувства…

— Камени? — спросила Ренисенб. И в ту же секунду вспыхнула и закусила губу.

Хори повернул голову и взглянул на нее. Этот долгий, проницательный, но добрый взгляд необъяснимым образом ранил ее. Иза, вытянув шею, уставилась на Ренисенб.

— Да, — ответила Иза. — Камени. Под влиянием Хе-нет или нет — это уже другой вопрос. Ипи честолюбив и самонадеян, он не желает признавать над собой власть старших братьев и явно считает себя, как он уже давно мне сказал, гораздо умнее остальных членов семьи, — невозмутимо завершила Иза.

— Он тебе так сказал? — спросил Хори.

— Он весьма любезно признал, что только у нас с ним есть мозги, как он выразился.

— По-твоему, Ипи отравил Яхмоса и Себека? — с сомнением в голосе потребовала ответа Ренисенб.

— Я полагаю, что это не исключено, не более того. Сейчас мы ведем разговор о подозрениях — доказательств у нас пока нет. Испокон веку алчность и ненависть вдохновляли людей на убийство своих близких, и люди совершали убийства, хотя им было известно, что боги этого не одобряют. И если отраву в вино всыпал Ипи, нам нелегко будет уличить его, ибо Ипи, охотно признаю, очень неглуп.

Хори кивнул в знак согласия.

— Но здесь, под фиговым деревом, мы ведем разговор пока лишь о подозрениях. А потому нам предстоит обсудить поведение всех наших домочадцев. Как я уже сказала, слуг я исключаю, ибо даже на мгновенье не могу поверить, что кто-либо из них осмелился на такой поступок. Но я не исключаю Хенет.

— Хенет? — воскликнула Ренисенб. — Но Хенет так искренне нам предана. Она то и дело твердит об этом.

— Лгать не труднее, нежели говорить правду. Я много лет знаю Хенет. Впервые я увидела ее, когда она приехала в наш дом с твоей матерью. Она приходилась ей дальней родственницей, бедной и несчастной. Муж так и не полюбил ее — она всегда была нехороша собою — и вскоре покинул. Единственный ребенок умер в раннем возрасте. Явившись к нам, она заверяла твою мать в своей преданности, но я видела ее глаза, когда она следила, как твоя мать ходит по дому и по двору, и я говорю тебе, Ренисенб, в них не было любви. Они горели завистью. А что касается ее преданности всем нам, то я в нее не верю.

— Скажи мне, Ренисенб, — вмешался Хори, — а ты сама испытываешь привязанность к Хенет?

— Нет, — не сразу ответила Ренисенб. — Хотя часто корю себя за то, что не люблю ее.

— Не кажется ли тебе, что причиной этому неискренность, которую ты подспудно чувствуешь? Подтвердила ли она хоть раз свою любовь к вам на деле? Не она ли постоянно вносит раздор в семью, наушничая и нашептывая пересуды, которые только ранят душу и вызывают гнев?

— Да-да, все это верно.

Иза издала сухой смешок.

— У тебя, оказывается, неплохие глаза и уши, достойнейший Хори.

— Но отец ей доверяет и благоволит к ней, — не сдавалась Ренисенб.

— Мой сын всегда был дураком, — сказала Иза. — Мужчины любят, когда им льстят, вот Хенет и расточает лесть, подобно благовонному бальзаму, который щедро раздают, готовясь к пирам. Ему она, может, и в самом деле искренне предана, но к остальным, уверена, никакой любви не испытывает.

— Но не решится же она… Не решится же она убивать, — сопротивлялась Ренисенб. — Для чего ей сыпать отраву в вино? Какая ей от этого польза?

— Никакой. А вот для чего… мы понятия не имеем, какие у Хенет мысли. Не знаем, что она думает, что чувствует. Но за ее подобострастием и раболепством, по-моему, кроется нечто весьма необычное. А если так, то подоплеки ее действий нам с тобой и Хори не понять.

Хори кивнул.

— Иногда порча кроется глубоко внутри. Я уже однажды говорил Ренисенб об этом.

— А я не поняла тебя, — отозвалась Ренисенб. — Но теперь мне кое-что стало понятно. Началось это все с появления Нофрет. Еще тогда, заметила я, мы все перестали быть такими, какими были раньше. Я испугалась… А сейчас, — она беспомощно развела руками, — страх царит кругом…

— Страх вызван неведением, — сказал Хори. — Как только все прояснится, Ренисенб, страх исчезнет.