Смерть понтифика - [8]

— Belgrave Road, please, — говорит она водителю и называет номер дома, который мы, не желая вторгаться в частную жизнь, здесь приводить не будем. Еще полчаса или минут сорок — и можно окунуться в долгожданную ванну с мыльной пеной, шапкой поднимающейся до самого края, с ароматическими солями, ощутить запахи земляники и ванили, расслабляющие тело и бодрящие дух.

Такси проезжает мимо вокзала Виктории, где вечно кишит народ. На улице — множество недорогих отелей, на тротуарах столпотворение. Типично лондонский вид. Едва ли не перед каждым домом крошечный садик, фасад дома очерчен парой колонн, некоторые имитируют коринфский стиль, другие — дорический, в зависимости от вкуса владельца и замысла архитектора. Дома со столетней историей, явно викторианской эпохи. Большинство домов ухожены, и лишь изредка видны фасады скромные и непритязательные.

Такси подъезжает к дому в самом конце улицы. Сзади надвигается автомобиль с тонированными стеклами. Шофер лондонского кеба давит на тормоза так резко, что Сара едва не разбивает голову о стеклянную перегородку, разделяющую водителя и пассажира. Таксист яростно сигналит, вне себя от бешенства:

— Move on! — кричит он. — Get the fuck out of the way!

Водитель автомашины опускает окно, вытягивает шею в сторону такси, бормочет:

— Sorry, mate! — и заводит мотор.

Несколько мгновений спустя кеб останавливается у дома, где живет Сара. Шофер настолько любезен, что даже помогает донести вещи. В доме Сара замечает груду писем на полу — корреспонденция от сотрудников, неизбежные просроченные счета, реклама всевозможных форм и расцветок, и прочая ерунда, заниматься которой сейчас не хочется. Чемодан оставить на первом этаже; потом — в ванную. Сара открывает краны и блаженствует: наконец-то она дома.

А еще через несколько минут женщина лежит в наполненной ванне, вдыхая аромат меда и ванили. Земляничная соль закончилась, но эти средства ничуть не хуже; так же успокаивают, расслабляют, убаюкивают… И вот уже мрачный таможенник в аэропорту и неприятное происшествие с машиной позабыты, как дурной сон.

В прихожей, в самой середине кипы корреспонденции, виден край конверта, на котором можно разобрать имя отправителя: Вальдемар Фиренци.

ГЛАВА 5

О картине, которую разглядывает человек, можно говорить долго. В середине — инфанта Маргарита, по краям Изабелла Веласко и Августина Сармьенто, справа для зрителя — карлики, Мария Барбола и Николас Пертузато, попирающий стопой мастиффа. Далее, на темном фоне — донья Марселла-де-Уллоа в сопровождении неизвестного (странный факт — в ту эпоху художники редко помещали на полотна анонимных персонажей). Во всем должен быть свои смысл, и если личность персонажа не установлена, то, наверное, так захотел художник, изобразивший в левой стороне картины самого себя, тем самым войдя в историю вместе с величественными фигурами дона Филиппа Четвертого и донны Марианы в зеркале на заднем плане. Художник воспользовался своим правом на вечность, благодаря чему мы видим его полотно. Наконец, среди персонажей — королевский камердинер, дон Хосе Ньето Веласкес, стоящий у дверей. Превосходнейшая картина; впрочем, наш интерес вызван не ею, а человеком, разглядывающим шедевр. Скажем лишь, что преклонных лет сеньор созерцает полотно в зале номер три музея Прадо в Мадриде. Близится час закрытия, но посетитель как ни в чем не бывало любуется шедевром Веласкеса, одной из жемчужин коллекции.

— Сеньор, мы закрываемся. Будьте любезны, пройдите к выходу, — предупреждает молодой охранник.

Он работает старательно, и просьба его настойчива. Но, похоже, он знает этого посетителя; по крайней мере, лицо его кажется охраннику знакомым. Еще бы — старик едва ли не ежедневно приходит в этот зал музея, часами напролет разглядывая картину, застыв неподвижно, точно экспонат.

— Скажите пожалуйста, полотно когда-нибудь рассматривали как следует? — спрашивает незнакомец.

Охранник оглядывается, но поблизости никого. Значит, вопрос адресован ему.

— Вы меня спрашиваете?

Незнакомец пристально вглядывается в шедевр.

— Я спросил, рассматривали ли когда-нибудь эту картину по-настоящему? — повторяет он.

— Разумеется. Для нашего музея это полотно значит то же, что «Джоконда» — для Лувра.

— Глупости. Расскажите, что я вижу здесь.

Охранник потрясен. Немало дней провел он рядом с шедевром, осознавая его ценность, но не замечая самой сути. Проходил мимо, точно гуляя по улице — бездумно. Впрочем, все равно музеи пора закрывать, и самое главное — выпроводить незнакомца, сделать последний обход, а после домой. Так что предстоит провести еще не менее получаса на ногах.

— Больше здесь оставаться нельзя, пора закрываться, — произносит охранник с большим нажимом, но так же вежливо.

Незнакомец словно заворожен полотном Веласкеса. Охранник считает, что картина красива, только и всего. Ничего более существенного он сказать не может. Присмотревшись к пожилому человеку, замечает, как дрожит у него левая рука, а по правой щеке бежит слеза. Наверное, все-таки лучше ответить что-нибудь, чтобы поддержать беседу.

— Это очень интересная картина. «Менины» Веласкеса…