Смерть по объявлению. Неприятности в клубе «Беллона» - [192]
— Да, Ле Нив читала, — подтвердил Уимзи, — но я никогда не поверю, что она знала об убийстве. Я думаю, она изо всех сил стремилась закрыть глаза на правду, читала ужасы, пытаясь убедить себя, что ничего подобного с ней произойти не может. Сдается мне, такое вполне возможно, нет?
— Не знаю, — ответила Анна Дорланд. — Конечно, детективы могут занять мозги. Почти как шахматы. Вы играете в шахматы?
— Очень плохо. Игра мне нравится, но я начинаю думать об истории фигур или красоте ходов, и в результате проигрываю. Я не шахматист, нет.
— Я тоже. Но мне бы хотелось научиться.
— Да, это помогает не думать о болезненном и мучительном. Шашки, домино или пасьянс в этом смысле даже лучше. Никакой связи с миром. Помнится, — добавил Уимзи, — как-то раз со мной случилась крупная неприятность, и я весь день раскладывал пасьянс. Я был тогда в частной лечебнице, после контузии. Я выбрал простейший пасьянс, «Демон», глупейшая игра без тени мысли. Я все раскладывал и раскладывал его, сотни раз за вечер, просто чтобы перестать думать.
— Значит, вы тоже…
Уимзи ждал, но девушка так и не закончила фразы.
— Конечно, это своего рода наркотик. Мысль избитая, но, тем не менее, верная.
— Да, верная.
— И детективы я тоже читал. Когда не мог вынести ничего другого. Во всех остальных книгах речь шла про войну, или про любовь, или еще про какую-нибудь чертовщину, о которой мне не хотелось думать.
Анна беспокойно заерзала.
— Вы ведь тоже прошли через это, правда? — мягко спросил Уимзи.
— Я? Ну, знаете… это, конечно, неприятно… полиция… и все прочее.
— Но вы ведь не из-за полиции нервничаете, правда?
Причины для волнения у нее, конечно, имелись, если только Анна не пребывала в неведении, но его светлость похоронил это знание в глубинах души и запретил себе о нем вспоминать.
— Все просто отвратительно, разве нет?
— Вас что-то гнетет… хорошо, не говорите, если вам не хочется, но… это ведь из-за мужчины?
— Без мужчины обычно не обходится, верно? — Она отвела глаза и ответила с некоторым смущением, но и с вызовом.
— Почти никогда, — согласился Уимзи. — К счастью, это проходит.
— Смотря что.
— Все всегда проходит, — уверенно произнес Уимзи. — Особенно если пожаловаться кому-нибудь.
— Не обо всем можно говорить.
— Не могу представить себе ничего такого, о чем говорить нельзя.
— Бывают же просто грязные вещи.
— Да, и предостаточно. Например, рождение, или смерть, или пищеварение, если уж на то пошло. Когда я представляю, что происходит в моих внутренностях с прекрасным suprème de sole[142], с икрой, гренками, аппетитными ломтиками картофеля и прочей подобной мелочью, я прямо готов расплакаться. А что тут поделаешь?
Анна Дорланд внезапно рассмеялась.
— Так-то лучше, — улыбнулся Уимзи. — Послушайте, вы все время думаете об одном и том же, и вся история представляется вам в преувеличенном виде. Давайте будем практичны и до отвращения шаблонны. Вы ждете ребенка?
— Ох, нет!
— Ну, это уже неплохо, потому что дети, конечно, по-своему замечательны, но отнимают уйму времени и крайне дорого обходятся. Вас шантажируют?
— Бог мой, нет!
— Хорошо. Потому что шантаж отнимает еще больше времени и обходится еще дороже, чем дети. Так это какое-нибудь модное по нынешним дням развлечение типа фрейдизма или садизма?
— А ежели так, вы бы, небось, и ухом не повели.
— А с какой бы стати? Просто я не могу придумать ничего хуже, ну, разве то, что Роуз Маколей[143] называет «неописуемыми оргиями». И, конечно, болезни. Это ведь не проказа или что-то в этом духе?
— Ну и мысли у вас! — расхохоталась девушка. — Нет, не проказа.
— Ну так что же тогда мучит вас?
Анна Дорланд неуверенно улыбнулась.
— Ничего, правда.
«Только бы, во имя неба, Марджори Фелпс не вернулась, — подумал Уимзи. — Я же вот-вот до всего докопаюсь».
— Вас явно что-то расстроило, — продолжал он вслух. — Вы не похожи на женщину, которая стала бы так переживать из-за пустяков.
— Вы так думаете? — Анна встала и повернулась к нему, глаза в глаза. — Он сказал… он сказал… я все выдумываю… он сказал… он сказал, что я помешана на сексе. Думаю, вы назовете это фрейдизмом, — резко добавила она, заливаясь неприглядным румянцем.
— И это все? — спросил Уимзи. — Я знаю кучу людей, которые сочли бы это комплиментом. Но вы, видимо, не из таких. И что же у вас за мания, по его мнению?
— Он считает, я из тех плаксивых дур, что толкутся у церковных дверей, подстерегая священника, — яростно выкрикнула она. — Это ложь. Ведь он… он делал вид, что я ему нужна, и все такое. Подонок!.. Я не могу повторить вам всего того, что он мне наговорил. Какая же я была дура!
Анна с рыданиями опустилась на кушетку: по лицу ее потоком струились огромные, некрасивые слезы. Девушка уткнулась в подушку, Уимзи присел рядом с ней.
— Бедное дитя, — вздохнул он. Вот, значит, на что таинственно намекала Марджори, вот над чем ядовито насмехалась Наоми Рашворт. Девушка мечтала о романе, это очевидно, возможно, даже нарисовала его в воображении. А тут еще — история с Эмброзом Ледбери. Пропасть между нормой и отклонением глубока, но так узка, что намеренно исказить ситуацию совсем несложно…
