Смерть отца - [70]

– Господин Леви, – говорит Белла отцу Иоанны, – я принимаю ваше мнение, что обрезанные ею косы и нелегкая беседа между детьми вывели девочку из равновесия. Мы в этом не виноваты. Молодежь принимает все в самой острой форме.

– Надо с ними обходиться с большой осторожностью, госпожа, – глаза господина Леви смотрят на Беллу с явной поддержкой. Ему нравится эта молодая деловая женщина, и он понимает, что она не в силах направить молодежь к умеренности и чувству меры.

– Конечно, господин Леви, повзрослеют и разовьют в себе эти качества. Но мы должны вывести их из мира понятий, которые им прививает школа и даже… Да, и отчий дом. И этого можно достичь лишь полным отрицанием мира, в котором они живут. Мы воспитываем нового человека, господин Леви.

– Весьма интересно. Ну, и каков этот новый воспитываемый вами человек? Что вы ожидаете от этого нового человека? Я не имею в виду политическую направленность, госпожа Белла.

– Мы воспитываем общественного человека, человека, который способен принимать ближнего, уметь сдерживать свои страсти, отказаться от личного эгоизма в пользу окружающего общества. Человек становится иным, лучшим существом, если он борется за справедливость и честность в человеческом обществе, а еврей – более других во много раз, если целью является построение свободного еврейского общества в новой стране.

Лицо Беллы порозовело, глаза сверкают. Господин Леви смотрит на нее несколько шутливо.

– Это слышится очень красиво, – улыбается он, – справедливость, честность и свобода – понятия старые, госпожа. Они были прекрасны для всех поколений и будут впредь прекрасны для следующих поколений. Это всегда тот же мир, который люди тщатся изменить.

– Господин Леви, – загорается Белла, – мы в ином положении. Мы приходим в пустыню, в ней нет ничего. Ни домов, ни садов, ни людей, ни человеческого общества. Это первоначальное состояние, как первое слово в Библии, – «В начале…»И дано нам создать новую страну и новое общество по нашим понятиям, вне всяких старых традиций.

– Вне всяких традиций? У вас нет желания и необходимости использовать мудрость праотцев? Это опасно, госпожа Белла, я вас остерегаю, если вы принимаете предупреждение из уст старого человека.

– Пожалуйста, не принимайте мои слова так уж буквально. Есть вечные ценности. Но чтобы ими воспользоваться, надо полностью отделиться от нашего окружения.

– Гм-м-м… – улыбается господин Леви, – шагать в новую жизнь в ботинках, подбитых гвоздями, с дико взъерошенными волосами, в серых рубашках с закатанными рукавами, длинными ножами, подвешенными к распущенной жилетке. Провозглашать «сыновний бунт», о котором моя маленькая дочь продекламировала мне с большим вдохновением. И грубые столкновения со всем миром, которые бросают детей беспомощными в их постели, ибо души их не могут устоять перед всем этим. Действительно ли ведет это все вашей цели, госпожа Белла?

* * *

Около окна стоят Филипп и Эдит. Видно, что он сильно нервничает. Эдит внимательно его слушает. Иногда роняет легкий смешок, не меняющий выражение ее спокойного равнодушного лица. «До чего она красива!» – думает Белла, и сама эта мысль приносит ей боль, как удар в солнечное сплетение.

– Господин Леви, – обращается она к этому высокому и уважаемому человеку, – все это лишь средства, и они не всегда столь возвышенны, но если они оправдывают цель, они вполне приемлемы.

– Цель оправдывает любые средства, госпожа Белла? – он выпрямляется в кресле и с напряжением вглядывается в смутившееся лицо Беллы, – этот девиз слишком часто повторяется в эти дни. Я бы не хотел, чтобы моя дочь воспитывалась под этим девизом.

– Доктор Леви, доктор Леви, может ли такое произойти в наши дни? – предстает Шпац из Нюрнберга перед господином Леви и, волнуясь, подтягивает штаны.

– Что случилось, господин Вольдемар? Что должно произойти?

– Доктор Леви, вы что, не читали дневные газеты? Гитлер организует большой парад в Нюрнберге. Встречу всех боевых ветеранов перед замком Барбароссы. Эти грубые солдафоны, и этот орангутанг с чубчиком на лбу, – в свободном городе Нюрнберге.

Эдит, стоящая у окна, поворачивает к нему голову.

– Доктор Леви, когда я услышал мальчиков, продающих газеты, выкрикивающих эту новость, до того взволновался, что вошел в кафе и начал рисовать. Эту поездку Гитлера в Нюрнберг я нарисовал. Пожалуйста, господин Леви, взгляните. – Шпац извлекает тетрадь с рисунками из кармана пальто. – Тут вот начнется парад, около моста через реку Пагниц. Тут стоят дома гордых патрициев. Отец мой здесь живет в доме, глядящем на реку. Он часовщик, и предки его были часовщиками. Отец мой рассказывает, что его дед, первый часовщик в нашей семье, был учеником Петера Ханлейна, изобретателя карманных часов, получивших название «пульсирующие нюренбергские яйца».

– Что будет делать ваш отец в день парада? – прерывает Артур Леви поток слов Шпаца.

– Господин Леви, мой отец закроет окна и двери, опустит тяжелые жалюзи на стекла, чтобы их не повредили взгляды этих мерзких солдафонов.

«Теперь я знаю, что мне мешает в этой красивой Мадонне около Филиппа, – размышляет Белла, – на нее так часто и жадно глядят, что отняли у нее сияние юности. И Филипп смотрит на нее, словно готов тут же упасть к ее ногам».