Смерть отца - [142]

– Георг, я пришел обсудить свою речь, которая будет посвящена уголовному праву. Если они прислушаются к моим словам, они спасены… Я вовсе не хочу накликать на них беду.

– Я не очень уверен в этом. Я думаю, ты преувеличиваешь важность одной речи. Хотя, конечно, положение весьма серьезное. Так все же, что ты скажешь?

– Конечно, не речь важна, а ответственность за то, что будет сказано в такой судьбоносный час. Я неожиданно почувствовал, что на меня словно возложена ответственность за весь мой народ, проживающий здесь. В небольшой стране Израиля, где я живу последние годы, я научился этому. Каждый житель там чувствует себя представителем всех евреев, оставшихся где-то, вне страны. И я обязан их убедить... Знаешь, Георг, для меня сионизм был всегда делом всего Дома Израиля. Почти привычным делом. Я рос в доме, где все поколения дышали атмосферой страны праотцев, из которой мы были изгнаны тысячи лет назад. Но всегда в наших глазах мы были единым народом, разбросанным по миру. Я всегда говорил от имени еврейских масс. Я любил их и их стремления. Чего я не знал, было лишь одно: как это осуществить. Явился Герцль и облачил старые мессианские стремления в новые политические одежды. И я сразу же понял, что мне делать. Не было у меня противоречий между личными нуждами и стремлениями масс. Нужды личности в Израиле и нужды коллектива были в моих глазах тождественны. И это тождество я хотел осуществить в сионизме. Во имя этого я и репатриировался в Эрец Израэль.

– А я? С детства, ты знаешь, Александр, я вообще ненавидел массы. А еврейские массы, в частности. Если бы не случай, когда я отождествил себя с этой массой, отталкивающей меня своим национализмом, вызывающим во мне тошноту, я бы не почувствовал, что эта ненависть, по сути, ненависть к самому себе. А, ненавидя массы, я ненавидел и их стремления. Когда мне стало ясно, что эта ненависть к их устремлениям проистекает из ненависти к самому себе, я понял, что лишь присоединившись к их устремлениям, я избавлюсь от ненависти к самому себе. И тогда я встретил тебя. Ты научил меня, как это сделать. Помог мне избавиться от ненависти к себе и решить личную свою проблему. С этого момента я учил евреев Германии тому, чему ты меня научил.

– А от тебя я научился пониманию, Георг, что для евреев Германии сионизм это дело частное, личное. Они оскорбляются, когда им угрожают всеобщей финансовой катастрофой. Они ищут выход отдельно для каждого. Георг… лишь сейчас я понял…

– Что ты понял лишь сейчас?

– Понял, почему не смог привлечь в нашей юности Артура Леви. Я ведь его знал до тебя. – Александр делает резкий жест и чуть не опрокидывает чашку с кофе. Он делает большой глоток, словно его мучает жажда. – Я говорил ему все время о еврейских массах, о еврейской нации, о самостоятельном государстве. Но все это было ему чуждо. Он был либералом, типичным индивидуалистом, который верил в государство разума, в равенство всех в этом мудром государстве, и право каждого идти своим неизведанным путем. Массы, нация, государство для масс, для новой или обновленной нации – этого он не принимал. Он был патриотом страны, такой, какая она есть. Он мечтал о государстве индивидов, аристократов духа.

– А что бы ты сейчас ему сказал?

– Сейчас? Сейчас я понимаю, что должен был начать с его мечты. Должен был объяснить, как я представляю мое государство – пример для других народов. Из дискуссий с ним и бесед с тобой все мы чему-то учимся.

– Интересно, – посмеивается Георг, – то, что я учил, мне известно. Но что вы учили вдвоем?

– Я понял, что проблемы евреев Германии, точно такие же, как евреев во всем мире. Это не только проблема личности и не только проблема коллектива, а и то и другое вместе. Если в юности я выступал от имени еврейских масс, теперь я воочию вижу, что такое власть массы. Она сразу же скатывается к власти вульгарной, власти черни. Артур Леви, несомненно, за это время понял, куда может скатиться его государство разума, духовных аристократов, видел, как они поклоняются и даже преклоняются перед кованым шагом сапог. А ты, Георг, понял, что проблема не в том, как избавиться от ненависти к самому себе, а в том, как ты сказал, что демократия наших дней выступает под знаменем равенства равных, в котором втайне дает уступку неравенству не равных.

– Но что бы ты сказал Артуру Леви?

– Я бы сказал ему: спаси свою личность от вульгарной власти масс и присоединись к массе личностей. Сегодня, быть может, он бы меня понял, и присоединился бы ко мне, чтобы спасти свою душу и души своих детей. Вместе с такими же, как и он сам личностями, желающими создать государство, которое станет примером другим.

– Государство-образец индивидумов?

– Да, Георг, только свободные личности понимают, что такое истинное равенство между индивидом и коллективом, – это, по сути, возвращение в мир наших праотцев. И это не касается только евреев. Получается, Георг, что наше маленькое сионистское движение видится мне сейчас наиболее важным национальным предприятием.

– Об этом я им толкую все время, но они не прислушиваются ко мне.

– Я постараюсь объяснить им, Георг, до какой степени мы разны. Я скажу им, что другие по самой своей сущности привыкли мыслить по иному о жизни и смерти, о войне и мире, об истории человечества и судьбе человека. В течение многих поколений мы привыкли к этому. Евреи никогда не знали рабства, никогда не сдавались слепой судьбе и слепым законам истории. Вся история народа Израиля полна мессианскими движениями. Мессианство, это, по сути, восстание против судьбы, бунт против слепоты исторических законов. Я скажу евреям Берлина: не сдавайтесь привизракам, марширующим по миру, и, главным образом, по этой стране. Восстаньте против судьбы!