Смерть отца - [104]

«И пфеннига одного не дам за твои мысли», – смотрит Александр в напудренное лицо с темными глазами, над которыми, вместо выщипанных бровей, нарисованы две дужки.

– Марго, – обращается Шпац к ее замкнутому лицу, – что с письмом, которое полиция нашла в твоей квартире? Аполлон его написал или нет?

– Почерк его, – сухо отвечает она.

– Марго, – кричит Шпац, и вся молодежь вокруг застывает, – Марго, ты читала это письмо? Ты, конечно, помнишь о чем ты думала, когда читала его.

– Не помню, читала ли я вообще это письмо? – отвечает Марго не Шпацу, а всем, уставившим на нее вопросительные взгляды, и краска заливает ее лицо. – Я вообще не читаю эти письма. Письмо Аполлона было среди них и лежало в ящике вместе с другими.

Кто-то заказал оркестр, и громкие звуки музыки сотрясают пламя «Ада».

Каждый шаг твой и движенье

Вызывают вожделенье,

Словно стих ни на миг не стих

В сладком танце ног твоих.

В единый миг все исчезли. Огонь вспыхнул сильнее, и тени заплясали вокруг. Александр наблюдает за танцем. Черный доктор пляшет со своей белой жертвой. Возбужденный поэт держит в объятиях красавицу Марго. Фреди обнимает свою кудрявую подругу. У стола остались только трое: Александр, мастер художественного свиста, глаза которого печальны, и Шпац в состоянии депрессии.

– Господин Шпац, почему вы не танцуете? – пытается Александр его подбодрить.

– Ах, уважаемый доктор, нет у меня настроения. Да, к тому же, этот дикий ритм не в моем духе…

– Он из ушедшей эпохи, – говорит Виктор, и все его жирные складки трясутся.

– Знаком ли уважаемому доктору доктор Леви?

– Я ведь сказал уже сегодня вам, господин Шпац, что не знаком ни с каким Леви, имеющим степень доктора.

– Жаль, уважаемый доктор, что вы с ним не знакомы. Есть в вашем облике с ним нечто общее и разное одновременно. Достоинство и прямота равнозначны у вас с ним, только, что с лица доктора Леви не сходит выражение печали, или, я бы даже сказал, скрытого страдания. Это несколько уменьшает сходство между вами и вызывает беспокойство. У него, уважаемый доктор, нет тени, затемняющей ясность образа. Когда я гляжу на вас, уважаемый доктор, передо мной открывается окно в мир, который я жажду запечатлеть в моем альбоме все годы, тот цельный и чистый мир голландских художников. Посидите, пожалуйста, уважаемый доктор, не двигаясь, несколько минут, и я зарисую ваше лицо.

– Господин Шпац, – Александр быстро встает со стула, – я полагаю, что час поздний.

– О, уважаемый доктор, я весьма огорчен, что вы хотите так быстро уйти.

– Господин Шпац, – Александр застегивает пуговицы пальто у выхода, – пожалуйста, возвращайтесь к своим друзьям, и разрешите мне вас покинуть. И еще я хочу вам сказать, что я окончательно решил взять на себя защиту вашего друга.

– Доктор, с момента, когда я вас увидел, я знал, что вы не оставите человека в беде.

Ночной ветер ударяет в лицо Александра. Уж зажглись городские огни и небо потемнело. Только потертая монета луны бледно мерцает между облаками. Проспекты пусты, и между темными зданиями огромные универмаги щедро льют из широких окон снопы света на темные улицы.

Шаги Александра тяжелы, он чутко прислушивается к звукам города. Дымная ароматная завеса от сигары скрывает его лицо. День и ночь он шатается без дела по городу и плечи слегка согнуты. Неожиданно он оказывается у начала знакомой улицы. По ней он когда-то много раз ходил. Улица эта ведет к дому Георга, который любит работать по ночам. Окно его рабочего кабинета светится.

«Пришло время – войти в теплый и добрый дом», – размышляет Александр и издает у освещенного окна знакомый с их юности свист.

Впервые они встретились в маленьком университетском городке на юге Германии. Александр уже студент юридического факультета. Георг прибыл из маленького городка в Восточной Пруссии. Это был студенческий вечер. Члены разных организаций явились в своих формах, и между ними – члены организации еврейских студентов. Александр вышагивал по залу в черных сапогах до колен, белых штанах и коричневой бархатной куртке. Высокий стоячий воротник подпирал подбородок и вынуждал его смотреть только вперед, перед собой.

– Кот в сапогах! – поднял его на смех Георг. Он ненавидел униформу и общества. Жидкие усики, которые Александр только начал отращивать, встали торчком. Сердито ощетинившись, смотрел с удивлением юрист старшекурсник на явного новичка, отпустившего реплику. Союз еврейских студентов был только в начале своего пути, и у каждого еврейского студента был гонор. И нельзя было легковесно отнестись даже к этой реплике и насмешке на лице ее произнесшего в отношении тех, кто провозглашал свое еврейство, словно держал в руках ключи от нового рая. То, что Георг был тоже евреем, не имело для него никакого значения. Из прусского городка он привез с собой высокие общечеловеческие идеи, обуревавшие его душу. В прусском городке улицы были прочерчены, как по линейке, и дома стояли по шеренге, как солдаты по стойке смирно, отдающие честь статуе кайзера на площади, и усачам, прогуливающимся по чистым улицам. Одна зеленая аллея прорезала городок в сторону реки, и старые липы с развесистыми кронами разносили аромат по всему городку. По субботам почтенные жители города прогуливались по ароматной аллее около темной реки. Обладатели усов шли впереди, постукивая тростями по асфальту аллеи, а за ними, отставая на шаг, шли обладательницы широкополых шляп с дорогими страусовыми перьями, покачивающимися от множества приветствий. И от них отставая на шаг, шли дети, чистенькие и воспитанные, одетые в белые матроски. Гордой поступью шагал отец Георга по зеленой аллее, несмотря на малый рост, выделяющееся брюшко и слегка опущенные плечи. Но усы его возносились над усами широкоплечих, обладающих сильным шагом мужчин.