Смерть не заразна - [11]

Я с трудом заставила себя не свернуть на другую тему сию же секунду:

— Что такое, по-твоему, самоубийство?

После первого разговора мы этого ни разу больше не касались.

— Это то, что сделал дедушка.

— Как ты думаешь, почему он так поступил?

— Потому что не справился с жизнью. К тому же он пил, вот мозги у него и поехали. — И она с выражением повторила это слово: — Поехали.

Элизабет рассмеялась, обняла меня и слегка куснула за плечо:

— Вроде как мои зубы.

— Зубы? — отчего-то встревоженно спросила я.

— Слишком их у меня много, вот они друг на друга и наезжают. — Она широко разинула рот, как в кабинете у ортопеда.

СЛАВА

На девятый мой день рождения отец купил мне велосипед. Он приехал с друзьями в машине на старую ферму, где мы жили тогда с мамой, у которой вот-вот должен был родиться мой сводный брат Джесс, и двумя сводными сестрами, Эллен и Марой. Отец отвез меня в «Швинн», и я выбрала себе велосипед. Кто еще приехал тогда в компании с отцом, не помню. Отец страшно радовался оттого, что может выполнить мою просьбу, а я радовалась велосипеду. У него было сверкающее красное седло и фары, которые, конечно же, сразу перестали гореть, но сам велосипед прослужил долго. Отцу захотелось, чтобы я тут же села и его опробовала. Сначала мне было неловко рулить по парковке перед всей компанией. Но едва я, приналегши на педали, ощутила скорость, я тут же о них забыла.

В то время отец уже стал знаменитым. Я этого не понимала. Мне хотелось только одного — чтобы он побыл со мной подольше, но он, конечно, уехал. Уехал со всеми этими веселыми, нарядными людьми. Я же утешилась мыслью, что можно сесть в автобус и самой приехать к нему в гости.

Конец дня рождения прошел хорошо, разве что от руля заболели руки, и я почувствовала это, когда принялась махать вслед увозившему его автомобилю.

Вокруг нашей фермы было тридцать пять акров земли, где повсюду цвели полевые цветы, которые я считала личным себе подарком небес, ничем передо мной не провинившихся и не виноватых в моем одиночестве, а, наоборот, существовавших лишь для того, чтобы и дальше дарить подарки, вроде новых теплых и солнечных дней. День завершился внесением тоненького самодельного песочного торта с белым кремом, украшенного пластмассовыми балеринками, которые держали зажженные свечки. Мама подарила мне блокнот для дневника. Я успела сделать в нем несколько записей, а потом потеряла. Потеряла потому, что тогда все мои душевные силы уходили — а временами уходят и сейчас — на то, чтобы поддерживать внутреннюю связь с отцом и не дать погибнуть крохотной искорке надежды, которая зародилась во мне той весной. Она живет во мне и по сей день.

В этом, 1995 году мама прислала мне на день рождения светлые, цвета утреннего неба, розы в обрамлении белых маргариток и папоротника. Маргаритки были любимыми цветами отца. Вазу с букетом, хоть она и была тяжелая, я легко удержала в одной руке. Надежда всегда легка.

НЕ СЛОВАМИ

Я пытался придумать, как лучше сказать ей про смерть отца, чтобы поменьше боли, но смерть словами не замаскируешь. В конце всех этих слов все равно кто-то мертв.

Ричард Бротиган.

Лос-анджелесский аэроплан времен Первой мировой (из сборника «Лужайкина месть»)[8]

Временами любовь к отцу захватывает меня целиком, так что хочется подпрыгнуть, достать до неба, взять у него его краски и только ими, не словами, рисовать радость, которая живет у меня в душе. В такие минуты я кажусь себе воздушной акробаткой, в синеве перелетающей с шеста на шест. В любви живет сила, она не слабеет и не уходит.

ЛЮДОЕДЫ-ПЛОТНИКИ

Так отец называл биографов, хотя биографии любимых писателей читал с удовольствием. Биография Уильяма Фолкнера была у него толстенная, в двух огромных томах. Он мне давал почитать воспоминания любовницы Фолкнера. У него же в доме я нашла книгу воспоминаний жены Хемингуэя. И только открыла, как тут же, наткнувшись на печальный снимок пьяного Хемингуэя в ванне, отложила в сторону.

Однажды, когда мне было семнадцать, в 1977 году, мы вместе с отцом как-то пролистывали книгу «Голливудский Вавилон».[9] Я что-то спросила у него про одну упоминавшуюся там молодую актрису, которая покончила с собой, и он ответил:

— Она, знаешь ли, думала, ее найдут на постели среди прекрасных цветов, а ее нашли головой в унитаз. Какой позор. Так все спланировать и так умереть.

Отец перед смертью все в доме поставил на таймеры. У него долго играло радио, включался и утром выключался свет, работал, пока не переполнился, автоответчик. Возможно, отец устроил этот страшный спектакль для того, чтобы юные романтически настроенные поэты не рискнули последовать его примеру. Возможно, он действительно собирался уехать, а потом вдруг решил подвести итог. Возможно, все это была чудовищная, дикая ошибка. Все возможно. Людоеды придумывают сотни причин, разбирают отца по косточкам, перекладывают их так и этак. Иногда кто-нибудь из них звонит мне. Сначала он мило со мной болтает, а потом говорит: «Мне попалась рука, Ианте, не знаешь ли ты случайно, куда подевалась нога?» Наверное, они все думают, что сердце у меня из камня.

Сегодня поздно вечером, сидя одна и читая его неопубликованные стихи, я поймала себя на мысли, что все время ищу в них знак, подсказку, какую-нибудь скрытую мелочь, которая объяснила бы мне наконец — почему. Один раз сердце вдруг заколотилось, мне показалось: вот оно, вот. Я ошиблась. Это просто стихи, а не объяснения.