Смерть не берет выходных - [7]

— Мы никому ничего не должны. А то, что вы скрываете, чем занимается ваш так называемый муж, не делает вам чести. На вашем месте я бы сразу начал активно сотрудничать со следствием.

— Прежде чем сотрудничать, может быть, вы позволите мне одеться?

— Идите, пусть вам дадут что-нибудь, а то, в самом деле, разгуливаете здесь голая, моих бойцов смущаете.

Наташе повезло. Ее одежда нашлась в соседней комнате. Наручники сняли только для того, чтобы позволить ей одеться, затем всех загрузили в автобус и под охраной автоматчиков отвезли в город. Наташа оказалась в следственном изоляторе. Всю неделю продолжались допросы, а затем… затем ее выпустили. Следователь взял подписку о невыезде, но Наташа этим же вечером вернулась в деревню.

Илья исчез, он, как выяснилось, оказался замешан в самом грязном бизнесе. А еще он легко отказался от Наташи. Как это пережить, она не представляла. Оказывается, все эти четыре года он ей бессовестно врал. Не гнушался забирать у нее последние деньги, жаловался на трудности и снимал при этом грязные фильмы.

Наташе повезло: она отпросилась на работе на две недели в счет отпуска, так что никто из коллег не узнал, что с ней случилось. Каждую ночь она просыпалась в холодном поту от кошмаров. Ее снова и снова били, срывали одежду, зверски насиловали. В конце концов она почти перестала спать. За месяц Наташа превратилась в старуху. Сгорбилась, стала вздрагивать от каждого звука, глаза потускнели. Есть она просто не могла. Поверить в то, что ее предал мужчина, с которым она прожила шесть лет, Наташа была не в силах. В школе не понимали, что произошло со всегда улыбчивой доброжелательной девушкой. Несколько раз Семен Семенович пытался с ней разговаривать, но обычно общительная Наташа неожиданно замкнулась и отказывалась отвечать на любые вопросы. Последние несколько дней очень сильно болел живот. Наташа пыталась принимать обезболивающие, но боль уходила на время, а затем наваливалась с новой силой. Когда вечером к ней зашла баба Маня, Наташе было совсем худо. Она лежала, скорчившись на диване, почти не реагируя на соседку.

Дорога давно закончилась, превратившись в чуть заметную тропинку. Траку вел лошадь в поводу за собой. Конь не человек, ему отдых нужен. Да и Шварц тоже едва переставлял лапы. Высоко над кронами деревьев неугомонный ветер гнал рваные облака. Огромные разлапистые сосны временами смыкались так плотно, что небо не просматривалось вовсе. Пора подумать о ночлеге, но коню нужна добрая поляна с высокой сочной травой, а она все не попадалась. Шварц сильно хромал, несмотря на повязку, из лапы сочилась кровь, значит, кроме поляны, нужен чистый ручей, чтобы промыть рану. Шварц воин, даром что на четырех лапах, вчера без его помощи пришлось бы туго. Не загрызи он одного из троих нападавших, Траку сегодня уже не топтать бы зеленый ряст. Пока он рубился с двумя, тот, третий, подкрался сзади. Еще мгновение — и лежать бы ему с перерезанным горлом. Шварц спас его, хотя сам получил нож в правую лапу.

Тропа совсем пропала, но начался уклон, сначала небольшой, затем все круче и круче. Траку взял коня под уздцы и осторожно начал спускаться. Все трое чувствовали близкую воду. Вскоре между деревьев блеснула озерная гладь. Место, в самом деле, оказалось как нельзя более подходящим. Обширная поляна полого спускалась к самой воде. Высокая трава доходила коню до брюха. Венус тут же начал хватать ее бархатными губами, на его огромной морде появилось некое подобие конской улыбки. У самой воды Траку расседлал коня и пустил пастись. Стреноживать не стал, не тот конь, чтобы убегать дальше, чем можно. Стянув с ног разбитые, вконец стоптанные сапоги, Траку сбросил кожаную рубаху со многими прорехами от ножей и стрел, за ней последовала его гордость, тонкая, серебристая венецианская кольчуга. Местами потемневшая, она не раз спасала ему жизнь. Рубаха, когда-то белого холста, полетела в озеро. Траку посмотрел на сразу помутневшую воду и удивился, что рыбы еще не всплыли кверху брюхом. Присев на корточки рядом со Шварцем, осторожно размотал повязку. Рана, узкая, глубокая, по-прежнему кровоточила. Достав из переметной сумы узелок с целебными травами, Траку старательно разжевал высохшие стебельки, хорошенько промыл рану чистой водой, наложил на нее смешанный со слюной бальзам и затянул чистой тряпицей. Шварц тяжело дышал, далеко высунув ярко-красный, мокрый язык. Вот теперь можно и собой заняться. Оставив своих верных спутников на берегу, Траку вошел в воду, неспешно поплыл на середину. Прогревшаяся сверху вода в глубине была колюче-холодной, видимо от бьющих со дна ключей, но Траку это ничуть не смущало. Уж к чему, к чему, а к холодной воде он привык. Он плыл, отдыхая, давал отойти напряженным мышцам. Солнце понемногу клонилось к закату. Траку вернулся на берег. Достал из сумы огниво и, подтащив на свободное место большую сушину, высек огонь. Робкий поначалу огонек все смелее и смелее вгрызался в сухое дерево. Вот уже небольшой костерок весело потрескивал на полянке. Траку разделал небольшого подсвинка, подстреленного сегодня утром. Печень, еще сырой, они съели вместе со Шварцем прямо на месте, теперь пришло время закусить посерьезнее. Разделав тушку, Траку распял ее на рогулине и закрепил над углями. Ароматные капли сока срывались с мяса и с шипением падали на угли, потом превращались в одуряюще вкусный дымок, плывущий над озером. Твердый, словно камень, кусок розоватого сыра Траку решил приберечь до худших времен, а вот хлеб беречь уже не имело смысла, все равно осталось всего лишь четверть лепешки. Нечего больше беречь. Шварц разделался с потрохами и теперь, роняя слюни, ожидал сладких костей. Когда подсвинок, наконец, изжарился, Траку достал корд и рассек его на две половины, заднюю, более мясистую часть завернул в лопухи и засунул в суму, а переднюю, обжигаясь и ворча, словно зверь, начал есть. Шварц сидел напротив и с жадностью наблюдал, как кусок за куском исчезают во рту хозяина и друга. Ну вот, наконец-то и о нем вспомнили! Шварц на лету поймал обгрызенную Траку переднюю ногу подсвинка и с хрустом перекусил сладкую молодую кость. Рубаха уже почти высохла, когда солнце спряталось за близким лесом. Костер прогорел, осталась только кучка медленно остывающих углей. Венус азартно хрустел сочной травой, а Шварц, вытянувшись во весь свой немаленький рост, не мигая, смотрел на затухающие угли. Траку, пристроив рядом с собой тяжелый рычажный самострел и корд, лег на тонкую попону, положив голову на седло.