Смерть на Невском проспекте - [13]
— Хочу изложить вам некое предположение, Люси. Это всего лишь предположение, не больше. — Роузбери улыбнулся, и леди Люси вдруг стало не по себе. — После того как Фрэнсиса ранили пару лет назад, вы вдвоем отправились, если память меня не подводит, в Италию. Предположение мое состоит в том, что во время этого путешествия или же вскоре по возвращении вы убедили Фрэнсиса отказаться от профессии детектива. Ваши мотивы, разумеется, вполне внятны и очевидны: четверо детей, двое из них совсем крохи, длинный список опасных приключений и покушений на жизнь мужа. Я знаю Фрэнсиса очень давно. Помню его первое дело, он еще служил в армии, это было ужасное убийство в Симле. Я знаю, что он рассматривал свою работу как способ служения обществу, как заботу о том, чтобы освободить мир от злодеев, которые, убив раз и оставшись безнаказанными, могут убить снова. Полагаю, что никогда в жизни ему не пришло бы в голову отказаться от этой миссии по собственной инициативе. Это все равно что просить мистера Грейса отказаться от крикета, а мистера Уэллса прекратить сочинять рассказы. Только ради вас он пошел на это. Я прав?
Снедаемая одновременно виной и необходимостью защищаться, леди Люси кивнула и подалась вперед, но Роузбери, протянув к ней руку, не дал ей заговорить.
— Прошу вас, позвольте мне продолжить, Люси. Этот живой скелет из Форин-офиса думает, что я собираюсь переубеждать вас. Ничего подобного! Но если позволите, мне бы хотелось, чтобы вы приняли во внимание несколько обстоятельств.
И тут, очень позабавив этим леди Люси, он поднялся с места и принялся вышагивать по гостиной — в точности как ее муж. Видимо, всем мужчинам, подумала она, от природы свойственна эта потребность мерить шагами воображаемую палубу, подобно Нельсону, преследующему неуловимый французский флот или испанский галеон, груженный сокровищами и военной добычей.
— Я просил бы вас поразмышлять немного о мужестве, Люси. Не о том мужестве, какое проявляют в битве, сухопутной или морской, хотя в недавней истории мы имеем тому несколько поразительнейших примеров. Я говорю о мужестве тех, кто болен неизлечимой болезнью, и тех, кто ухаживает за такими больными. О мужестве продолжать жить и заботиться о детях после смерти мужа или жены. О мужестве тех, кого одолевают отчаяние или тоска, а они все-таки находят в себе силы не сдаваться. И еще подумайте о том, что происходит, когда мужество никуда не делось, а возможности проявить его — нет. Я вот только что упомянул спортсмена Грейса. Представьте себе, что случилось бы, если б кто-то попросил бы его бросить крикет. А возьмите мистера Гладстона или лорда Солсбери, что было бы, потребуй кто-нибудь, чтобы они оставили политику. А вот Фрэнсис отказался от любимого дела. Для этого ему пришлось проявить столько же мужества, сколько вам — чтобы попросить его об этом. Но подумайте о том, чего это ему стоило. Тот глупец, советник министра, давеча буквально обвинил его в трусости. Но Фрэнсис не только лишен возможности показать, на что он способен, он лишен и возможности еще хотя бы раз выказать мужество. Не знаю, к чему это приведет. Некоторые способны все забыть. Другим это выедает душу.
Роузбери вдруг перестал ходить и остановился у окна, всматриваясь в Маркем-сквер, а потом снова зашагал.
— Подумайте о патриотизме, Люси. О любви к родине. Может быть, мне следует сказать, подумайте о шансе послужить своей стране, показать, как сильно ты ее любишь, так сильно, что готов пожертвовать жизнью ради нее. В своей «Истории Пелопонесских войн» Фукидид приводит речь Перикла, где тот говорит о том, что благополучие целого государства более выгодно для частных лиц, нежели благополучие отдельных граждан при упадке всего государства. Он просит афинян сосредоточить свой взор на славе своего города, полюбить его — и тогда они проявят истинное мужество на поле боя или на палубах своих трирем. Фрэнсис за свою жизнь проявлял мужество много, много раз. Теперь ему отказано в этом праве. Когда ваш первый муж отправился спасать генерала Гордона в Хартум, Люси, вы не просили его остаться дома, чтобы его не убили. Когда Фрэнсис решил отправиться на Бурскую войну, вы не умоляли его отказаться от этой мысли. Вы поехали на вокзал и махали ему вслед, хотя и знали, что он может не вернуться домой.
И наконец, Люси, я хочу, чтобы вы подумали об Англии и о своих детях. Когда я много лет назад был министром иностранных дел, казалось, мир будет длиться вечно. Война, особенно война в Европе, казалась невообразимой. Теперь я в этом совсем не уверен. Дипломаты снуют из столицы в столицу, составляя альянсы, лиги, оборонительные союзы, пакты о сотрудничестве на случай нападения общего врага. На верфях могущественных держав строятся все более мощные военные корабли, оснащенные самым грозным вооружением, какое только способен придумать человек. Недавно я купил альбом фотографий, снятых во время Гражданской войны в Америке. Это, Люси, новейший пример длительного ведения военных действий в нашу индустриальную эпоху, когда уничтожение противника поставлено на поток. Ранения выглядят чудовищно, оторванные конечности, вырванные внутренности, головы, снесенные с плеч, тела, разрубленные надвое. В послевоенное время среди населения Алабамы оказалось больше калек, чем здоровых мужчин. И как, спросите вы, это связано с Санкт-Петербургом? Тем и связано, Люси, тем и связано. Я не знаю, в чем состояла миссия погибшего там человека, но верю премьер-министру, когда он утверждает, что от нее зависело благополучие мира. А мир означает, Люси, что не будет войны. Пару недель назад я случайно встретился с Робертом, вашим сыном от первого брака, за обедом в его колледже в Оксфорде. Так случилось, что и я оканчивал этот колледж. Мне больно думать, что этому славному молодому человеку, не дай Бог, придется рисковать жизнью на каком-нибудь раскисшем французском поле. Мне больно думать, что всем этим симпатичным молодым людям придется строем маршировать на войну. Точно так же не хочется мне думать о том, что это может случиться с моим крестником Томасом Пауэрскортом. Может, все они благополучно вернутся. Может, нет. Сохранение мира означает, что эти молодые люди могут остаться в живых. И если санкт-петербургское дело поможет упрочить мир, нам следует очень серьезно о нем подумать.
