Смерть молчит [Смерть молчит. Другая жена. Коммерческий рейс в Каракас] - [39]

Тот вечер не слишком отличался от других ужинов у Старика: всего было слишком — слуг, еды, напитков, а младшей доченьки Дафны — просто чересчур.

Дафна Кэллингем в свои девятнадцать лет была самой испорченной штучкой, какую я когда-либо знал. Заслуга в этом была, разумеется, папочки. Если бы он не обожал ее так слепо, если бы не внушал, что любой мужчина от природы ее раб, могла бы быть вполне милой девушкой. Ведь она была хороша собой: голубые глаза, курносый нос и густая грива русых волос. И она была в своем роде добра и бескорыстна, если это ее не слишком обременяло.

За ужином сидела рядом со мной и кокетничала напропалую. Она всегда пыталась обольстить меня своим шармом, хотя я знал, что делает это, только чтобы досадить Бетси. И поэтому душа у меня к ней не лежала. Сколько я знал Кэллингемов, что-то все время заставляло ее доказывать, что она красавица, а Бетси — «мышка». Меня это злило, потому что Бетси была все еще настолько чувствительна, что на это обижалась.

Старик, когда не делал комплименты Поли, прямо таял при взгляде на Дафну. Поль, как искушенный дипломат, то и дело отпускал шуточки. Все это оставляло Бетси в стороне, и обстановка за столом вызывала у нее ощущение, что она нудная, скованная и портит все дело. Я ободряюще улыбался ей поверх роскошной подставки с серебряным блюдом, занимавших середину стола, и она ответила мне улыбкой. Но я-то знал, что она несчастна.

И никто и не вспоминал о ее фонде.

Очередь до него дошла только потом, когда мы, мужчины, как принято в высшем свете, посидели немного с бутылочкой портвейна и снова присоединились к дамам. Полю удалось блокировать Дафну в углу огромной гостиной. Я подсел к Поли на причудливую кушетку в стиле Людовика XV и отвлек ее тем самым от Старика. Теперь Бетси могла относительно спокойно поговорить с отцом. Но тот делал все, чтобы усложнить эту задачу. Тем не менее она, наконец, осмелилась изложить свою скромную, многократно отрепетированную просьбу. Старик перебил ее уже после первых слов.

— Моя дорогая Бетси, не трать время на уговоры. Я знаю, почему ты сегодня здесь, и не думаю, что твое красноречие сможет хоть как-то повлиять на мое решение.

Старик, родившийся в бедняцких кварталах Цинциннати, с невероятным упорством взявшийся за самообразование, с тем же упорством потом сколачивавший состояние, обожал грубоватые откровения. Растянув свой лягушачий рот, покрутил пузатый бокал с бренди и потом с привычным высокомерием разразился поучением о том, как похвально стоять на собственных ногах. С момента основания фонда именно он был его главной опорой. Будь у Бетси хоть капля уважения к себе, относись она всерьез к своей деятельности в фонде, давно бы уже поняла, что не может бесконечно сидеть у отца на шее.

Я слушал его с нараставшим недовольством. Это было не просто грубо, а незаслуженно, несправедливо. Бетси создала фонд из денег, унаследованных от матери; всем она занималась сама; единственным, чего она хотела от отца, был его ежегодный взнос и умеренная реклама в его журналах. Знал он это не хуже меня. Но тем не менее продолжал вещать.

Я видел, как в углу Поль наклонился к Дафне и что-то шепчет ей на ухо. Потом они оба присоединились к нам. Старик тем временем перешел к заключению.

— И таким образом, моя милая Бетси, по зрелому размышлений я решил, что будет лучше, если теперь ты получишь возможность доказать самой себе, что прекрасно можешь обойтись без какой-либо помощи с моей стороны.

Бетси старалась не подавать виду, но я знал, как ей было больно, как оскорбил ее этим Старик. Я был настолько взбешен, что начал вдруг бормотать что-то в ее защиту. И тут, путаясь в словах, перехватил отчаянный взгляд Поля, понял, как невозможно глупо я выгляжу, и замолчал. Наступила долгая, давящая тишина.

Потом заговорила Дафна.

— Так ты, папочка, отказываешься пожертвовать Бетси свой ежегодный взнос?

— Да, милочка. Должна же она наконец позаботиться о себе сама.

— Ах, эти милые несчастные неудачники! — Дафна захихикала, как девочка из пансиона благородных девиц, плюхнулась Старику на колени и обхватила своими холеными голыми руками его за шею. — Но, в самом деле, меня это так расстраивает! Бедняжка Бетси! Ведь у нее одна радость на свете — этот несчастный фонд! И ты же прекрасно знаешь, что без тебя она тут же обанкротится. Как ты можешь быть таким жестоким?

Стрельнув глазами в Бетси, она начала таскать отца за уши. На эти наивные шалости ее толкало не только желание похвастаться, какова ее власть над ним, но и инстинктивное желание помочь сестре. Все это было крайне неприятно. И еще неприятнее мне стало, когда я заметил, что Старик поддается. Лицо у него обмякло и порозовело, губы расслабились и в конце концов он даже начал вторить хихиканью дочери.

За неполные четверть часа у него из головы уже выветрилась идея о том, что дочери нужно стоять на своих ногах, словно ничего подобного и не говорил, и он уже подписывал чек, ворча: «Последний раз, только чтобы угодить Дафне».

Но когда он подавал чек Бетси, я увидел в его глазах коварное злорадство, и до меня дошло, впрочем, не впервые, что я попался на удочку. Его напыщенная речь, как и маска снисходительного папаши, были только игрой, частью какого-то темного, извращенного юмора богачей. В своей безмерной гордыне он с самого начала решил дать Бетси деньги, но ему захотелось вначале ее унизить, и Дафна послужила ему в этом идеальным инструментом.