Смерть Канарейки - [38]

Он резко повернулся и впился в Ванса взглядом.

– Послушайте-ка! Имели ли вы в виду кого-нибудь как главного героя драмы, которую вы нам описали?

– Даю вам слово, что не имею ни малейшего представления о том, кто убил Оделл, – заверил его Ванс. – Но если вы собираетесь когда-нибудь отыскать убийцу, то ищите человека незаурядной хитрости, с железными нервами, который в лице этой девушки видел опасность быть безоговорочно погубленным, – человека жестокого и мстительного, величайшего эгоиста, более или менее фаталиста и, как я склонен предположить, нечто вроде сумасшедшего.

– Сумасшедшего!

– О, не невменяемого безумца, конечно, – просто помешанного. Совершенно нормального, логически мыслящего, расчетливо помешанного, такого же, как вы, и я, и Ван. Только, видите ли, мы безвредны. А мания этого человека лежит вне закона, так нелепо чтимого. Поэтому вы за ним охотитесь. Если бы он увлекался филателией или гольфом, вам бы не было до него никакого дела. Но его совершенно разумная склонность к устранению женщин, которые его беспокоят, приводит вас в ужас; это не ваш конек. Следовательно, для вас естественно пылкое желание содрать с него кожу заживо.

– Должен признаться, – холодно заметил Маркхэм, – что в моем представлении мания убийства неразрывно связана с безумием.

– Но он и не страдал манией убийства, Маркхэм. Вы неважно разбираетесь в психологии. Этого человека раздражало некое лицо, и он принялся искусно и расчетливо за устранение источника своего раздражения. Он сделал это с умом. Конечно, выглядит это страшновато. Но если он все же когда-нибудь попадется вам в руки, то вы будете поражены, увидев, насколько он нормален. И насколько ловок.

Маркхэм опять погрузился в меланхолическую задумчивость. Наконец он заговорил.

– Вся беда с вашими остроумными заключениями в том, что они не совпадают с известными нам обстоятельствами. А мы, старомодные юристы, дорогой мой Ванс, продолжаем все еще относиться к фактам с почтением.

– К чему это бесполезное признание в своих недостатках? – насмешливо спросил Ванс. И тут же добавил. – Изложите мне факты, которые как вам кажется, противоречат моим выводам.

– Ну что ж, у нас есть только четыре человека, подходящие под ваше описание, которые могли бы, возможно, иметь причины для убийства Оделл. Люди Хэса тщательно изучили ее биографию – и выяснилось, что больше двух лет единственными гостями в ее доме были: Мэнникс, доктор Линдквист, Чарльз Кливер и, кажется, Спотсвуд. Канарейка была довольно разборчива, и возле нее не было больше никого. Мы не можем больше никого подозревать в убийстве.

– Значит, у вас есть квадрат в полном составе, – флегматично отозвался Ванс. – А вам что – нужен целый батальон?

– Нет, – терпеливо ответил Маркхэм. – Мне нужна одна единственная логическая возможность. Но у Мэнникса все конечно с девушкой больше года тому назад; у Кливера и Спотсвуда – неоспоримое алиби; остается только доктор Линдквист, которого, несмотря на его вспыльчивость, я не могу себе представить в роли душителя и взломщика. Кроме того, у него тоже есть алиби и вполне возможно, что достоверное.

Ванс покачал головой.

– Есть что-то поистине трогательное в детской доверчивости ума законника.

– Он все время цепляется за что-то основательное, правда? – спросил Маркхэм. – За что-то рациональное.

– Дорогой мой, – с упреком обратился к нему Ванс, – самонадеянность вашего замечания в высшей степени нескромна. Если бы вы могли отличить рациональное от иррационального, вы не были бы юристом – вы были бы богом. Нет, вы неправильно подходите к этому. Решающие факторы в этом деле не те, что вы называете известными обстоятельствами, а неизвестные величины человеческие искры, так сказать, – внутренняя сущность членов вашего квадрата.

Он закурил сигарету и откинулся назад, закрыв глаза.

– Расскажите-ка, что вам известно об этой четверке, вы говорили, что Хэс уже составил вам рапорт. Кто были их мамы? Что они любят на завтрак?… Давайте начнем со Спотсвуда. Знаете о нем что-нибудь?

– В общих чертах, – ответил Маркхэм. – Старый пуританский род – вероятно, губернаторы, бургомистры, несколько удачливых купцов. Все чистые янки. Спотсвуд является представителем старейшей и чистейшей новоанглийской аристократии – хотя, я думаю, так называемое пуританское вино уже порядком разбавлено. Его дела с Оделл с трудом вяжутся с умерщвлением плоти, которую предписывали прежние пуритане.

– Однако они вполне вяжутся с той психологической реакцией, которая должна последовать в связи с лишениями, вызванными этим умерщвлением, – заявил Ванс. – Но чем он занимается?

– Его отец был владельцем фабрики автомобильных принадлежностей, составил себе на этом состояние и завещал это дело сыну. Он не очень серьезно увлечен этим, хотя, кажется, выпустил несколько новых образцов.

– Надеюсь, что эти отвратительные стеклянные вазочки для бумажных цветов не из их числа. Человек, который изобрел такое украшение, способен на самое ужасное преступление.

– Тогда, значит, это не Спотсвуд, – терпеливо заметил Маркхэм, – потому что мы не можем считать его возможным убийцей девушки. Мы знаем, что она была еще жива после его ухода, а в то время, когда ее убили, он был с судьей Редферном. Даже вам, друг мой Ванс, не удалось бы обернуть против него эти факты.