Смерть империи - [87]

Вперед выступил Озолас, объяснив, что президент «Саюдиса» Витаутас Ландсбергис обратился с просьбой о встрече, чтобы официально уведомить правительство США о планах организации. Однако ему пришлось отлучиться из города, и он попросил эту группу высказаться от его имени и от движения в целом.

После такого вступления прибывшие по очереди стали освещать разные аспекты текущей стратегии их организации, которая больше не ограничивалась обеспечением экономической автономии и защитой литовской культуры от русификации, но имела целью достижение полной независимости к середине 90–х годов.

У движения имелся поэтапный план, предполагавший одновременное продвижение в правовых, экономических и политических проблемах. Они намерены устранить правовую основу своего включения в Советский Союз, объявив секретные протоколы к нацистско–советскому пакту 1939 года утратившими законную силу и отменив Акт о присоединении как насильственно навязанный под дулами пушек охвостью литовского парламента в 1940 году. Они намерены взять под свой контроль экономику, подчинив с 1 января 1990 года предприятия на территории Литвы правительству в Вильнюсе или местным властям. Они намерены также настаивать на выборах нового Литовского Верховного Совета по возможности до конца 1989 и в любом случае в начале 1990 года. Если «Саюдис» завоюет большинство — в чем, похоже, сомневаться не приходилось, — Верховный Совет предложит новую конституцию по образцу основного закона независимой Литвы и объявит о референдуме для ее утверждения не позднее июня 1990 года, после чего будет избран совершенно новый парламент — Сейм (такое название использовалось в двадцатые и тридцатые годы). Никакие выборы, проводившиеся под опекой Москвы, в независимом государстве не будут иметь силы.

————

Слушая этот смелый план, я подумал, насколько же быстро все переменилось. Я и представить себе не мог, что всего через год Литва станет свободной. Два, даже три года — и то были бы чудом.

Но дело заключалось не в том, реалистичны ли сроки, намеченные моими посетителями, а в том, что передо мной — серьезные, опытные люди, которые безо всяких традиций, безо всякого обучения провели успешную политическую кампанию, когда — впервые в их жизни — для этого представился случай. Они вполне настрадались под Советами, чтобы не питать никаких иллюзий в отношении строя, на который они замахнулись. И все же они явно рассчитывали победить.

Но не это навело меня на мысль о значительности перемен. Я давно знал, что большинство прибалтов хотят независимости. В этом никакой перемены не было. Новым было бесстрашие» с каким они говорили о своих намерениях. Еще три–четыре года назад тюремный лагерь или сумасшедший дом были бы уготованы всякому, кто призывал к отделению. Сорок лет назад за это полагалась пуля в затылок.

Ныне же лидеры организованной политической группы, не зависимой от Коммунистической партии, не только осмеливались говорить и писать о выходе из СССР, но во имя достижения этой цели рисковали своей карьерой, а может быть, и жизнью. Больше всего меня поражало то, что они пришли на беседу с послом Соединенных Штатов, подвергаясь риску быть обвиненными в государственной измене за разглашение иностранной державе того, что было у них на уме.

То были поступки психологически свободных людей, и с того самого дня 1989 года я никогда не сомневался в том, что они одержат победу — не в каком–то очередном поколении следующего века, а еще до окончания века нынешнего.

Победу они одержат, но какой ценой? Не спровоцируют ли они неандертальцев из среды Коммунистической партии, КГБ и военщины расправиться с ними силой? Всего несколькими неделями раньше китайцы продемонстрировали, как эффективно, по крайней мере, на какое–то время действует кровавое побоище. Но, если будут предприняты попытки сокрушить Литву и другие прибалтийские государства, это скорее всего развяжет гражданскую войну и приведет к возобновлению холодной войны на международной арене. Это повышало риск для всех нас.

————

— Какой, по–вашему, будет реакция советских властей? — поинтересовался я.

— О, они все сделают, чтобы зажать нас. Но мы верим: если мы не поддадимся на провокацию, мы добьемся успеха. Им пришлось бы убить тысячи, возможно, десятки тысяч, чтобы остановить нас. Если же они это сделают, то конец перестройке, конец Горбачеву. Думаем, им это известно.

— Что вы имеете в виду, говоря «поддаться на провокацию»?

— Ответить силой на силу. Они попытаются подтолкнуть нас к насилию, а затем использовать нашу реакцию как предлог для ввода в действие войск. Тяжелейшая для нас задача — убедить наших людей, в особенности некоторых наших молодых людей, что победить мы сумеем только сохраняя мир и порядок. Претерпеть лишения, оскорбления и даже насилие потребует больше мужества, чем схватиться за оружие и пальнуть в ближайшего солдата.

— Значит, вы действительно думаете, что это получится?

— Да. При каждом шаге на этом пути Горбачев будет сталкиваться с выбором: либо позволить нам еще чуть–чуть продвинуться навстречу нашей цели, либо покончить со всей своей политикой, а вместе с нею, возможно, и с собственной властью. На сей раз инициатива у нас, и мы не намерены ее терять.