Смерть империи - [156]

Попутно Людмила делилась фактами из своей собственной биографии: дочь морского офицера, она девочкой жила в Хабаровске. Отца ее перевели в Измаил, порт на черноморском побережье Молдавии, когда Людмила была подростком. Она приехала в Кишинев, поступила в институт и с тех пор жила здесь. И вот теперь, когда и старость не за горами, оказалась одна в городе, который все больше и больше делался чужим, охваченная страхом потерять работу и единственный дом, какой знала.

Прими участие в этом разговоре наши гости–молдаване, они, без сомнения, развеяли бы ее страхи. Пройдет совсем немного лет, убеждали бы они Людмилу, и она конечно же вполне овладеет молдавским, чтобы объясняться с посетителями ее музея. Требование это не было ни необоснованным, ни трудным для выполнения, зато оно сохранило бы ей место в молдавском обществе.

Людмила же инстинктивно чувствовала, что беду ее так просто не разрешить, даже если бы у нее и хватило желания сделать такое усилие. Настроения, которые, как она считала, несли опасность, предвещали, казалось, политику, которая оставляла Молдавию одним только молдаванам, а может, и отдавала бы ее под власть Бухареста. Настоящее понимание между большинством молдаван и русских перестало существовать.

————

Такого брожения, какое я наблюдал в Молдавии, в Узбекистане и Туркменистане, похоже, не было, или же его загнали под спуд, но тамошние коммунистические власти действовали с большей независимостью от Москвы и стремились прибрать к рукам местный национализм.

В Самарканде Палат Абдурахманов, секретарь обкома партии, долго говорил со мной о планах отхода от хлопковой монокультуры и выращивания больше фруктов и овощей, Его огорчало, что так мало удалось сделать для развития промышленной переработки местной продукции: особенно выгодным представлялось расширять текстильную и перерабатывающую отрасли. Тем не менее, его область все еще ощущала на себе диктат центральных хозяйственных министерств. Узбекам, жаловался Абдурахманов, по–прежнему не позволялось свободно торговать продукцией, произведенной сверх плана, или продавать такую продукцию за границей за твердую валюту, Законы, позволяющие подобные операции, были приняты много месяцев назад, но заинтересованные министерства никак не могли привести свои инструкции в соответствие с этими законами.

В большинстве крупных городов Средней Азии возводились новые мечети, хотя исламские учреждения по–прежнему находились под неослабным контролем и коммунистические власти как в Узбекистане, таки в Туркменистане отказывали в регистрации исламским политическим партиям. Предложение Саудовской Аравии прислать в Среднюю Азию миллион экземпляров Корана все еще не осуществилось, поскольку Москва не давала разрешения на ввоз.[81] Впрочем, республиканские власти пересмотрели давнюю политику запрета на соблюдение традиционных исламских празднеств. В 1990 году, впервые за десятилетия, общины по всему Узбекистану отмечали праздник Навруз, знаменовавший начало нового сельскохозяйственного года.

Тем не менее, в некотором смысле Узбекистан и Туркменистан больше напоминали мне Советский Союз прошлого, чем большинство других регионов, где произошли крупные изменения. Многие встречи, о которых я просил, особенно со студентами, молодежью, неформальными объединениями, так и не состоялись. Беседы с руководящими работниками мало чем отличались от таких же встреч в годы прошлого.

Первый секретарь Компартии Ислам Каримов, например, принял меня в пышно убранном зале заседаний нового здания Центрального Комитета компартии в Ташкенте. (Во многих других республиках КПСС уже стремилась принять более скромный облик, передавая новые здания, теперь обреченные на неподобающую претенциозность, государственным и другим организациям: в Кишиневе, к примеру, новое здание горкома партии было переоборудовано под детскую больницу.) Вопросы он воспринимал с властной самоуверенностью былого партийного босса, Когда я спросил, почему основное оппозиционное объединение, «Бирлик», не было зарегистрировано в соответствии с новыми советскими законами, он попросту заявил, что оно не заслуживает регистрации, поскольку верх в нем взяли безответственные элементы, организовавшие демонстрации, которые могли повлечь за собой беспорядки. Несколько недель спустя после моего посещения Каримов устроил собственное избрание в качестве президента Узбекистана и тем положил начало параду среднеазиатских партийных руководителей, жаждавших заполучить более внушительные титулы, Эта особая причуда не ограничилась Средней Азией.

В то время Каримов все же терпел одну небольшую оппозиционную группу, которую возглавляли известные узбекские интеллектуалы, вышедшие из «Бирлика». Троих из них мы с Ребеккой пригласили на ужин.

Не так давно разменявший шестой десяток Еркин Вахидов, известный узбекский поэт, объяснял, что возглавляемое им движение, «Ерк», «Воля» по–узбекски, ставит целью установление политической и экономической автономии Узбекистана. Входящие в движение намеревались, впрочем, использовать исключительно «парламентские средства» и избегать больших демонстраций, чреватых насилием. Оба его коллеги, ужинавшие с нами, тоже были писателями: Нурали Кабул писал романы и политические эссе (одно из последних, о будущем Узбекистана, привлекло к себе широкое внимание), а заодно и руководил издательством; Амман Марчан был редактором молодежного журнала и, даром что сам молодой, имел на своем счету более двадцати изданных поэтических сборников.