Смерть империи - [150]

Провожая Прунскене к выходу после ее встречи с Бейкером, я спросил, когда она вернется в Вильнюс. Она ответила, что сразу же улетает домой на литовском правительственном самолете. То была интересная деталь. Москва, отказываясь принимать литовскую декларацию независимости и применяя разнообразные формы давления на литовское правительство, в то же время во многих отношениях позволяла литовцам следовать курсом независимости. Литовский «правительственный самолет», несомненно, был из числа машин «Аэрофлота», приданных Литве до провозглашения независимости. Теперь литовские лидеры пользуются им, чтобы свободно летать в Москву и обратно, а может, и в другие места тоже. Вот еще одно свидетельство, что Горбачев» несмотря на грозные и враждебные речи, еще не собирался пускаться во все тяжкие и сокрушать избранных литовских лидеров, а сохранял некоторую возможность переговоров.

————

Дискуссии вокруг Литвы в ходе встречи на высшем уровне не дали ничего нового, но желание Горбачева заключить торговое соглашение давало кое–какую возможность удержать его от решения, санкционирующего применение силы. Ранее я советовал прервать переговоры о торговом соглашении, когда в апреле Москва применила экономические санкции, однако переговоры были продолжены на том основании, что никакое соглашение не станет выполняться, если с санкциями против Литвы не будет покончено.

Впрочем, не только этот вопрос имел отношение к делу. Мы не раз уведомляли советских руководителей, что президент не пойдет на подписание торгового оглашения, пока советское правительство не примет закон, который обеспечит свободу эмиграции. Проект этого закона уже несколько месяцев находился в Верховном Совете, но к моменту прибытия Горбачева в Вашингтон принят еще не был.

За день до прибытия Горбачева Буш обсудил этот вопрос со своими советниками. И хотя окончательного решения он не принял, похоже было, что он склонен не подписывать торговое соглашение, пока Верховный Совет не утвердит приемлемый закон об эмиграции, а Горбачев не откажется от санкций против Литвы, На следующий день, с началом переговоров на высшем уровне, госсекретарь Бейкер уведомил Шеварднадзе, что президент Буш, судя по обстановке, вероятно, не сможет подписать соглашение. Шеварднадзе эта новость очень огорчила, и он возразил, что о соглашении уже объявлено и если Буш откажется подписать его, вновь на сцену выйдет дух конфронтации, дух соперничества. Он убеждал, что диалог с литовцами уже ведется, а эмиграция практически разрешена.

Переговоры по этому вопросу продолжили лично Буш с Горбачевым и вели их даже после того, как 1 июня в Восточном зале Белого Дома собрались гости, чтобы присутствовать при официальном подписании соглашений, достигнутых во время саммита. Одно — о сокращении химических вооружений, было готово для подписания, текст торгового соглашения был согласован, а Буш все еще не решил, подписывать его или нет.

В конце концов Горбачев убедил Буша подписать торговое соглашение, но вынужден был при этом принять два условия. Первое условие, доведенное до сведения общественности, состояло в том, что Буш не направит документ в Конгресс до тех пор, пока Верховный Совет не примет закон об эмиграции. Второе, оставшееся неоглашенным, обязывало Горбачева также снять экономические санкции против Литвы, прежде чем соглашение уйдет в Конгресс.

Вскоре после возвращения Горбачева с саммита в Москву напряженность в отношениях с Литвой стала падать. 12 июня Ландсбергис встретился с Горбачевым, а на следующий день с Рыжковым и заручился их обещанием увеличить поставки природного газа. После возвращения Ландсбергиса в Вильнюс Прунскене предложила литовскому Верховному Совету подвергнуть декларацию независимости «мораторию» на время переговоров с Москвой. Тем не менее, хотя предложение поддержали и премьер–министр и председатель парламента, Верховный Совет воспринял его более противоречиво, чем ожидалось: последовали ожесточенные споры, и предложение не принималось до 30 июня.

Это решение и в самом деле привело к официальному прекращению санкций и улучшило тональность диалога между Вильнюсом и Москвой. В основе же своей, между тем, тупик оставался. Москва продолжала настаивать, чтобы переговоры шли либо относительно закона об отделении, либо в контексте нового союзного договора, в то время как все три прибалтийские республики теперь настаивали, что независимость является фактом де–юре и единственное, что следует обсуждать, это как ее претворить в жизнь.

Единая Германия — и Европа

К январю 1990 года Горбачеве Шеварднадзе избавились от представления, будто единство Германии это вопрос будущего. Им пришлось иметь дело с той реальностью, которая, как считали они оба, уготована была их преемникам. Тем не менее, понимая, что им не сдержать политический вал, прибивавший Германскую Демократическую Республику к западу, они надеялись ввести в определенное русло последствия этого движения. Консерваторы в КПСС, включая Егора Лигачева, наряду с советскими военными руководителями хотели помешать единению Германии и сохранить восточногерманское государство любой ценой. Давние специалисты по Германии, такие как бывший советский посол Валентин Фалин, ныне возглавивший партийный Международный отдел, понимали, что невозможно воспрепятствовать слиянию двух германских государств, однако убеждали, что от объединенного германского государства необходимо потребовать, чтобы оно вышло из Организации Североатлантического Договора (НАТО) и дало обет нейтралитета.