Смерть и Воскресение. Семь слов о заупокойной молитве - [3]

Сколько бы мы ни говорили о смерти, она остается для нас неразгаданной тайной. Недаром эта тема привлекала столь пристальное внимание художников разных стран и эпох. Нам известны выдающиеся образцы высокого искусства, которые по форме своей являются заупокойной молитвой, среди них – стихиры Иоанна Дамаскина, «Реквием» Моцарта, «Траурная ода» Баха и многие другие произведения, давно уже вошедшие в сокровищницу мировой культуры. Объяснить это можно тем, что заупокойная молитва, в конечном счете, представляет собой для нас не что иное, как первый шаг к преодолению смерти, и дальнейший наш разговор будет строиться вокруг того скромного опыта в этом вопросе, коим обладает автор этих строк и которым он хочет поделиться со своим читателем.

Да минует Меня чаша сия

…Человек, сотворенный богом для вечной жизни, в глубине своей всегда не согласен со смертью. Смерть – это то, что не вписывается в стройную картину мироздания.

В большинстве случаев смерть переживается нами как абсолютное зло, как крайняя его форма, его апофеоз. Дело в том, что человек, сотворенный Богом для вечной жизни, в глубине своей всегда не согласен со смертью. Смерть – это то, что не вписывается в стройную картину мироздания. Вот мы читаем Евангелие, где Христос в Гефсиманском саду, перед тем как Он будет взят под стражу, переживает внутренний конфликт, моля Отца о том, чтобы чаша смерти миновала Его. Немыслимо обвинять Спасителя в малодушии, просто, как и для любого из нас, для Богочеловека Христа смерть сама по себе противоестественна, природная воля человека всегда противится смерти. Но тем не менее жизненный опыт говорит нам, что если мы здесь, на земле, и имеем непреложные законы, то закон смерти и тления, вне всякого сомнения, является одним из них. Наша повседневность свидетельствует о том, что именно смерть является подлинным господином жизни, перед которым все вынуждены смириться. Хотим ли мы этого или нет, но земная жизнь конечна и смерть рано или поздно возьмет свое.

Попробуем проиллюстрировать вышесказанное. Один из ярких образов как раз таки смерти побеждающей и торжествующей предлагает нам М. П. Мусоргский в вокальном цикле на стихи своего друга А. А. Голенищева-Кутузова «Песни и пляски смерти». Возможно, наиболее выразительная из метафор, которую мы встречаем в этом величественном опусе, рисует перед нами смерть в виде владыки-полководца, осматривающего после кровопролитной битвы занятые позиции и подсчитывающего свои трофеи:

Тогда, озарена луною,

На боевом своем коне,

Коней сверкая белизною,

Явилась смерть! и в тишине,

Внимая вопли и молитвы,

Довольства гордого полна,

Как полководец, место битвы

Кругом объехала она;

На холм поднявшись, оглянулась,

Остановилась… улыбнулась…

И над равниной боевой

Пронесся голос роковой:

«Кончена битва – я всех победила!

Все предо мной вы склонились, бойцы,

Жизнь вас поссорила – я помирила.

Дружно вставайте на смотр, мертвецы…»

Не будем возражать, отметим лишь то, что никто из нас не желает просто так капитулировать перед смертью, и с издревле мысль о тленности и бренности всего земного рождала тоску по подлинному бытию по «нестареемей» жизни и «гласу чистого радования». Подобного рода духовный поиск зачастую приводит нас к особому возвышенному скептицизму, и в истории человечества мы имеем множество примеров такого скептического отношения к жизни, в которых можно увидеть некую попытку справиться со смертью. Значительная часть церковных песнопений чина погребения мирских человек (отпевания) также пронизана этим настроением. Вот так, например, о смерти говорит прп. Иоанн Дамаскин в своих известных заупокойных стихирах, знакомых нам по обряду отпевания:

Кая житейская сладость пребывает печали непричастна? Кая ли слава стоит на земли непреложна? Вся сени немощнейша, вся соний прелестнейша: единем мгновением, и вся сия смерть приемлет… [1]

А вот текст из стихир при последнем целовании из того же чина погребения:

Приидите, братие, во гробе узрим пепел и персть, из неяже создахомся. Камо ныне идем? Что же быхом? Кий убог или богат? Или кий владыка? Кий же свободь? И не вси ли пепел? Доброта лица согни, и юности весь цвет увяди смерть [2] .

Воистину суета и тление, вся житейская, виды и безславная: вси бо исчезаем, вси умрем, царие же и князи, судии и насильницы, богатии и убозии, и все естество человеческое: ныне бо, иже иногда в житии, во гробы ввергаются, ихже да упокоит Господь, помолимся [3] . Тем же настроением пронизаны известные слова седальна, взятые также из обряда отпевания мирян:

Воистину суета всяческая, житие же сень и соние: ибо всуе мятется всяк земнородный, якоже рече писание: егда мир приобрящем, тогда во гроб вселимся, идеже вкупе царие и нищии. Темже, Христе Боже, преставльшагося раба Твоего (преставльшихся раб Твоих) упокой, яко Человеколюбец [4] .

А это уже строки из 38-го псалма, и опять то же состояние духа, та же возвышенная печаль, та же жажда чего-то большего, нежели то, что предлагает нам повседневность:

Скажи ми, Господи, кончину мою и число дней моих, кое есть, да разумею, что лишаюся аз? Се пяди положил еси дни моя, и состав мой яко ничтоже пред Тобою: обаче всяческая суета, всяк человек живый. Убо образом ходит человек, обаче всуе мятется: сокровищствует, и не весть, кому соберет я [5] .