Смерть и конюший короля - [13]

Ибо мой темно-пурпурный кушак

Из алари вовсе не цепь. Ты видал

Слона на цепи? Он не стал бы ходить

На привязи даже у могучего короля!

Величатель

И все же ты не развеял мой страх:

Мое новое обиталище непроглядно черно —

Пронижет ли черную тьму твой взгляд?

Элесин

Какой бы тьмой ни накрыла нас ночь,

Разве мы не найдем дорогу домой?

Величатель

Что ж, теперь я почти убежден —

Чудо свершается. Царственный слон

Не вызовет слов «Я увидел в ночи

Зыбкую тень». О владыке лесов

Говорят лишь со страхом благоговения:

Слон.

Элесин (словно бы цепенея)

Темно. Я не чувствую тяготенья земли.

Странные голоса направляют мой путь.

Beличатель

Река никогда не бывает столь глубока,

Чтоб рыбы не видели неба. И тьма

Чернейшей ночи не может сбить

Белесого от проказы человека с пути.

Ребенок найдет дорогу домой.

Ряженый скроется за густою листвой

На исходе дня, не умножив зла.

Оцепенение Элесина усиливается; его движения замедляются, будто у засыпающего.

Ийалоджа

Воину уготована смерть на войне,

Купцу – на рынке, пловцу – в реке,

Ленивец от праздности примет смерть,

Сеча затупит булатный меч,

Красавца сгубит его красота,

И только Элесин уйдет к праотцам,

Возжаждав смерти: лишь конюшему короля

Удастся уйти на исходе дня

По собственной воле и не умножив зла —

На исходе дня, не умножив зла.

Величатель. Как я смогу рассказать об увиденном? Конюший опережает и пса, и коня, – как я смогу рассказать об увиденном? Он говорит, что пес короля рискует сбиться с правильного пути, почуяв запахи небесных существ, вот почему конюший владыки должен первым уйти в небеса, – как я смогу рассказать об услышанном? Он говорит, что конь короля рискует сбиться с верной дороги, беспомощно охромев среди валунов, которые не встречались ему на земле, вот почему конюший владыки должен раньше уйти в небеса. Он обещает не замешкаться при уходе, а это главное на проводах короля, – о, как я смогу рассказать об услышанном? Но слышишь ли ты слова мои, Элесин, слышишь ли ты, о верный конюший?

Судя по движениям Элесина, можно предположить, что он ощущает, откуда звучит обращенная к нему речь Величателя; однако он продолжает сомнамбулически танцевать, все глубже впадая в транс.

Элесин-алафин, ты утратил плоть. Барабаны еще звучат, но ты уже далеко. Посмотри, Элесин, луна еще не в зените, но те, кто думает иначе, чем мы, могут уходить – зачем они нам? И все же, Элесин, почему ты спешишь, словно утративший терпение жених, чтоб Олохун-ийо остался один?

Элесин в глубоком трансе; он уже не ощущает, где он и что творится вокруг.

Неужто басовитые голоса гбеду – королевских барабанов – совсем тебя оглушили, как топот слонов на торной тропе? Королевские барабаны глушат все звуки – значит, мой голос тебе не слышен, значит, он бесполезно шуршит во тьме, будто гонимый ветром листок? Значит, ты уже не чувствуешь свою плоть, ибо развоплощение началось, и земля, которую я насыпал в твои сандалии, чтоб ты задержался у нас подольше, рассыпалась прахом и не удерживает тебя? Значит, барабаны иного мира сплетают свой голос с нашими гбеду, встретившись в сокровенной роще осугбо?[15] Значит, их голос, неслышимый людям, грохочет вокруг тебя, словно грозный гром, вторя шагам наших славных предков и сотрясая купол небес? Значит, тьма уже накрыла тебя? Так видишь ли ты отсвет сияния, которое озаряет конец перехода, – сияния, запретного для оставшихся на земле? Значит, оно уже высветило тех, чьи голоса мы столь часто слышим, чьи прикосновения иногда ощущаем и чьею мудростью разрешаем недоумения, когда наиболее мудрые из людей бессильно бормочут «это необъяснимо»? Элесин-алафин, поверь мне, я знаю, отчего у тебя пересохли губы, отяжелели руки и задубели ноги, как дубеет и усыхает пальмовое масло от дыхания харматтана. О, я призвал бы тебя обратно, если б не знал, что слон неостановим – разве его удержишь за хвост? – когда он решил удалиться в джунгли. Солнце, спускающееся вечером к морю, не станет слушать просьбы крестьян, если им понадобится, чтоб оно задержалось. Там, где река вливается в океан, чтобы отведать соленой воды, нам неведомо, кому молиться – Олохуну или богине реки. Стрела никогда не возвращается к лучнику, и ребенок не может вернуться в чрево, из которого он появился на свет. Элесин-оба, ты меня слышишь? Твои глаза отражают небо – значит ли это, что ты уже видишь Хозяина жизни, о достославный вождь? Ты уже встретился с моим отцом? Передай же ему от меня поклон и скажи, что я был с тобой до конца. Слышишь ли ты мой голос, о Элесин, сможешь ли вспомнить Олохуна-ийо, даже если музыка иного мира превзойдет мастерство земных музыкантов? Узнают ли тебя в том мире, о Элесин? Оценят ли по заслугам? Полюбят ли и поймут ли, что безупречная честь – вот твое истинное одеяние, Элесин? Если же этого там не случится, если предназначенный тебе в пищу ямс будут отрезать крохоборским ножом и выберут маленький сосуд для вина, возвращайся к нам, о доблестный Элесин, – мы встретим тебя с почтением и любовью. Если бы мир был ничуть не больше, чем желания земного Олохуна-ийо, мы не отпустили бы тебя…

Голос Величателя пресекается. Элесин продолжает сомнамбулический танец. Погребальная дробь королевских барабанов заглушает все остальные звуки. Танец Элесина не теряет своей плавности, однако его движения тяжко замедленны. Свет постепенно меркнет.