Смерть геронтолога - [23]

– Я вас понимаю‚ – говорит Боря. – Но я с вами не согласен.

Из сочинения Бори Кугеля "Почеркушки на листе": "Всяким погожим утром‚ с рассветом‚ когда позволяют нерасхоженные стариковские суставы‚ выходит на лестничную площадку сникший от жизни арестант. В руках у него кружка с водой и кусок черного хлеба. Он спускается по лестнице в подвал дома‚ открывает ключом малоприметную дверцу‚ заходит внутрь. В крохотной‚ без окна‚ камере набиты по стенам деревянные нары мрачнокоричневых тонов‚ которые он сам сколотил и сам выкрасил. Яркая лампочка светит под потолком за проволочной сеткой. На полу стоит миска. В углу – ведро-параша. Он выливает воду в миску‚ кладет рядом хлеб‚ с кряхтением усаживается на нару‚ слабея от усилий‚ – последняя в жизни услада‚ неустоявшееся утешение на старости. Валяются в беспорядке на нарах – в пыли‚ духоте‚ тесноте – книги в бордовом переплете, полное собрание сочинений‚ осужденное на пожизненное заключение. Он пересчитывает их привычно‚ с задержкой‚ оглядывая тяжелым‚ влагой налитым глазом. Особенно он ненавидит том первый‚ биографию со вступлением. И том одиннадцатый – программу на будущее. И тот, проклятый, когда теория переходит в практику‚ лишь к последней книге испытывая снисхождение – строка оборвана на полуслове. Всяким погожим утром он приходит сюда‚ в эту камеру‚ приносит воду с хлебной пайкой‚ как и положено по правилам внутреннего распорядка. За сутки вода высыхает. Хлеб подбирают мыши. Мышам хватает этой порции‚ и книги они не трогают. Так‚ кое-где‚ сладкие клеевые подтеки – трудно удержаться. "Жалобы есть?" – спрашивает он. Жалоб‚ как обычно‚ нет. "Просьбы есть?" Просьб тоже нет..."

8

Мимо проходит Авива. Авива направляется на очередное торжество‚ ибо месяца не проходит: брит-мила‚ бармицва‚ свадьба – события радостные‚ для нее вечно тягостные. Мама у Авивы тоскует в кибуце. Мама желает внуков: что нужно еще на старости? Все дети вокруг выросли и завели собственных детей‚ лишь Авива запоздала‚ да Авивина подруга – изваянием на краю газона с каменным саженцем в руке‚ в том возрасте‚ когда забрала ее болезнь. Пара пальм по соседству‚ сосны раскидистые‚ груда камней‚ будто брошенных ненароком. Денег в кибуце недостает. Воду берегут. Газон по весне зарастает травой‚ которая высыхает без поливки‚ занудно шуршит на ветру в обиде на целый свет. И памятник зарастает тоже.

Боря с Нюмой идут за Авивой. По другой стороне улицы. Как заправские сыщики. Авива легка на ногу несмотря на видимую полноту‚ она покачивает на ходу бедрами‚ и это вызывает глубинные ощущения. Вызывает у Бори‚ вызывает у Нюмы. Они видят‚ как Авива заходит в подъезд‚ а заодно и прочие люди‚ нарядно одетые‚ с коробками‚ обернутыми в цветную бумагу‚ с пластиковой розочкой на боку. У Бори в глазу загорается интерес: "Тут что?" – "Не знаю". У входа в зал стоят счастливые родители‚ принимая поздравления. Гостей много. Гости выстраиваются в очередь‚ и кое-кто – не очень‚ видно‚ узнаваемый – разъясняет на подходе: "Каров мишпаха... Каров мишпаха..." – "Что это значит?" – шепчет Кугель. "Это значит – родственник". Они подходят к родителям. Боря говорит за двоих: "Каров мишпаха" и незамедлительно проходит в бар‚ который ожидает на входе. Виски‚ джин с тоником‚ вермут с апельсиновым соком‚ маслины без косточек, кусочки сельди на палочках‚ вдоль нарезанные морковки и блюдо тхины‚ в которую макают сухое печенье; мальчики в черном разносят на подносах фалафельные шарики и сосиски в тесте. На церемонии обрезания Боря с Нюмой стоят ближе всех и всё видят: что отрезают‚ кому и сколько. Потом гости усаживаются за столы‚ подносят из кухни нескончаемой чередой – рыбу в тесте‚ курицу порциями‚ мясо ломтями‚ фаршированные перцы‚ рис‚ салаты‚ тертые яблоки с грецкими орехами. Все едят и скачут под музыку; Боря скачет тоже‚ выбрасывая на стороны тощие ноги с раздутыми коленками. Но Нюма Трахтенберг не скачет. Нюма высматривает среди гостей соседку свою Авиву. Авива тоже не скачет. Она узнает Нюму‚ кивает ему‚ как старому знакомому. Это приятно. И это наводит на размышления.

За столом поодаль сутулится старуха-бродяжка. Сумки стоят возле стула. Локти топырятся на стороны‚ оберегая завоеванное пространство. Беззубые десны трудятся над куриной ногой. Говорит вдруг: "На черный день копишь?" Пышнотелая соседка опасливо оглядывает страховидную старуху: "Коплю..." – "Дура. Чернее уже не будет". Догладывает куриную кость‚ подбирает гарнир до невидной крошечки‚ допивает сок из бокала: "Дети есть?" – "Дети есть". – "Храбрая какая..." Соседка отодвигается и отодвигает тарелку. А возле Нюмы разгораются страсти. Мужчина с брюшком‚ напрыгавшись до упаду‚ отваливается после обильной еды. Мужчину не устраивают нынешние министры‚ экономика с биржей‚ евреи-арабы‚ прочие несообразности: возможно‚ он прав. "Балаган‚ – говорит мужчина. – Кругом балаган. Везде и во всем". Голосовал за левых. Голосовал за правых. Потом за какой-то список‚ который никого не представлял и никуда не прошел. Это его раздражает. Вгоняет в неизлечимые неврозы. Старит и разрушает. "Почему я должен беспокоиться? Ну‚ почему?.." Опять он прав. "Торчать по вечерам перед телевизором‚ выуживая глупости по всем каналам? Ругаться‚ ссориться‚ выбирать омерзительных единомышленников и терять прелестных друзей? Не хочу так. Не хочу – не буду!" Его слушают сочувственно. Ему поддакивают. Велик‚ сокрушаются‚ очень уж велик заряд на малом пространстве: кому это под силу? Мы ориентированы‚ говорят за столом‚ развернуты помимо желания магнитными стрелками – юг-север. Глухи, слепы и несвободны. Крикуны верховодят на сборищах в наготе обещаний. Увещевающих обзывают несведущими. Примиряющие отсиживаются по домам‚ себя не являя. Путаются понятия. Громоздятся несогласия. Мерзеет экран телевизора. Что же мерзеет на самом деле: жизнь или ее отражение? "Знаете‚ что нам нужно?" – спрашивает мужчина. Никто за столом не знает. "Нам нужен диктатор". Пауза. "Не надо диктатора"‚ – просит Нюма. Возможно‚ он тоже прав. "Надо. На пять лет. Сплотить воедино в строгости и повиновении". – "Не надо диктатора. Мы уже нахлебались. Поверьте нашему опыту". – "У вас было плохо‚ – говорит мужчина‚ распознав по Нюминому акценту страну прежнего пребывания. – Дико и безумно. Ненавистно и отвратительно. У нас будет иной диктатор". – "Не бывает иных диктаторов". Авива смотрит издалека‚ и это придает храбрости. "Кому помог чужой опыт?" – спрашивает Нюма. Одни вечно пишут книги по истории. Другие вечно их читают. И жизнь предыдущих им известна. И идеи. И лозунги не изменились: где взять иные лозунги? Гремят марши. Шагают колонны. Чужой опыт не упрячешь за пазуху‚ но кто-то остерегает‚ кто-то вечно остерегает слабым‚ надорванным криком: "Не идите туда! Там мы уже были. Только что оттуда!" А они шагают. Шагают и шагают... Приносят кофе в маленьких чашечках‚ приносят желе на блюдечках‚ шоколадные муссы в розеточках‚ крохотные‚ на укус‚ пирожные. Эти русские: как они многословны!..