Смерть — это сон. Белая вдова - [102]

В сравнении с Идой Тони, хотя и была веселой прелестной блондинкой, обаятельной и такой податливой, казалась несколько безвкусной, даже кричаще дешевой. Его недавние подозрения в отношении Иды теперь, в спокойном беспристрастном рассмотрении на свежую голову казались попросту абсурдными. Конечно же, ей совсем не хотелось, чтобы он бился головой в непрошибаемую стену академической науки. То, что она могла быть его противником, теперь казалось ему оскорблением, оскорблением не только по отношению к ней, но и его собственному интеллекту.

Он был трусом и малодушным глупцом, когда не обратился прямо к Иде и Неду, заприметив их в баре ресторана Хилари Дуггэна вчерашним вечером. Он даже представить себе не мог такого, что они возьмут да и выдадут его полиции. Несомненно, это из-за преданности ему прибыли они в Нью-Йорк, услышав о том, что он попал в беду, и надеялись отыскать его и помочь, если предоставится такая возможность.

А вот он отплатил им самой черной неблагодарностью на их честность, попытавшись спрятаться от них. И от этого на душе у него теперь было невообразимо гадко.

Выйдя из этого своего состояния сосредоточенной задумчивости, он обнаружил, что Дэн Брайт остановил автомобиль рядом с вагончиком-закусочной.

— В чем дело? — спросил он.

— Надо нам подзаправиться, — сказал Брайт. — Я не вылазил из-за баранки большую часть этой ночи, да и у вас самого вид такой, будто вы только-только покинули «малину».

Пока Дэн Брайт расправлялся с тарелкой каши и кофе, Ларри попробовал салат, проглотил три пирожных с кремом и запил их тремя же чашками черного кофе. Не без сожаления он сейчас припомнил даже завтрак у Мэйна Корнмэна, почки в мадере, отбивную с косточкой и фазана с канадским беконом.

— Поехали, — нетерпеливо произнес Дэн Брайт, когда они позавтракали. — Нам еще предстоит довольно долгий путь.

И они помчались дальше на восток, навстречу нарождающемуся погожему дню. Уже после девяти часов утра они съехали с магистрали на устланный листьями один из проселков на Лонг-Айленде и теперь передвигались между высокими изгородями и выкрашенными белой краской дощатыми заборами, которые окружали выгоны для скота, затем они повернули налево и двинулись по изобиловавшей множеством поворотов подъездной дороге, мощенной булыжниками, которая привела их в конце концов к воротам, за которыми виднелся великолепный особняк со стенами из красного кирпича, увитыми плющом.

Дворецкий, который встречал их у дверей, казалось, уже ожидал Ларри.

— Мистер Финлэй? — произнес он, затем, увидев кивок Ларри, добавил: — Пожалуйста, сюда. — Он провел Ларри по мягким коврам через, казалось, добрых несколько сотен метров помещений первого этажа на застекленную во всю высоту веранду, выходившую на изумрудно-бархатную широкую лужайку, которая в свою очередь простиралась перед переливающейся серо-голубой поверхностью пролива Лонг-Айленд.

Именно там за накрытым белоснежной скатертью столом Мэйн Корнмэн, такой безмерно огромный в белой свободной полотняной одежде, очень почему-то напоминающий Ларри Марка Твэна, набивал свой желудок различными яствами, начиная от бараньих биточков и кончая слегка поджаренными помидорами. Какой-то худой загорелый мужчина с бледно-голубыми глазами и иссиня-седыми волосами, сидевший за одним столом с Корнмэном, внимательно наблюдал за Ларри.

— Присаживайтесь, Ларри, — произнес Корнмэн, сделав жест вилкой в сторону пустого стула. — Фил, это Ларри Финлэй. Ларри, со мной Фил Уиттэкер.

Ларри сдержанно кивнул и сел. Значит, отметил он про себя, это и есть тот самый Уиттэкер, знаменитый декан из Колумбийского университета. Он глядел на хозяина роскошного особняка с каким-то особым интересом и уважением, пытаясь понять характер его по многочисленным морщинам на бронзовом лице. От его внимания не ускользнули едва заметные иронические складки в уголках рта и глаз, могучий разум, скрывавшийся за выпуклым квадратным лбом.

— Я прослушал вашу диссертацию вчерашним вечером, Финлэй, — сказал Уиттэкер. — Вами проделана поистине впечатляющая работа.

— Благодарю вас, сэр, — произнес, краснея, Ларри. — Но в своей нынешней форме эта работа куда в большей степени мистера Корнмэна, чем моя.

Толстяк с грохотом ударил по тарелке своими ножом и вилкой, расплескав соус, которым была обильно полита его еда, и попытался было заговорить со ртом, набитой непережеванной пищей, но, закашлявшись, поперхнулся ею. Придя через некоторое время в себя, он прогрохотал:

— Можете этому не поверить, Фил, но все, что я ему дал, это описание нескольких случаев, лишний раз подтверждающих его собственные выводы, из моего собственного архива. Так чего же вы еще ждете? Присвойте ему степерь доктора наук. Неужели вы не понимаете, что он может стать хоть сколько-нибудь нам полезен только после того, как перестанет заботиться об ЭТОМ?

Декан Уиттэкер ответил на это только весьма робкой улыбкой. Подождав, когда Корнмэн возобновит процесс поглощения пищи, он произнес:

— Поскольку вас рекомендуют с самой хорошей стороны, а ваша диссертация, пусть хоть и неоформленная надлежащим образом, раскрывает оригинальность как концепции, которой вы придерживаетесь, так и методов исследования, к которым вы прибегли, я не считаю, что вам нужно так уж об этом беспокоиться.