Смерть - дорогое удовольствие - [24]

Глава 13

Люазо слишком много курил и недостаточно спал. Сидя рядом с ней, он водил пальцем по металлическому браслету часов, и Мария вспомнила, как боялась этой его манеры, которая всегда предшествовала ссоре. Он предложил ей кофе, не забыв, сколько сахара она любит добавить. Он отметил ее костюм, прическу и незамысловатые туфли. Рано или поздно он упомянет англичанина.

– Тебя всегда привлекали люди одного и того же типа, – сказал он. – Ты золотоискатель по части мозгов, Мария. Тебя неодолимо влечет к мужчинам, которые думают только о своей работе.

– Ты имеешь в виду мужчин вроде тебя?

Люазо, кивнув, сказал:

– Он только навлечет на тебя неприятности, этот англичанин.

– Меня он не интересует.

– Не лги, – развеселился Люазо. – Доклады семисот полицейских проходят через меня каждую неделю. Кроме того, я получаю доклады информаторов, и твоя консьержка – из их числа.

– Ведьма!

– Это система, – пожал плечами Люазо. – Нам приходится бороться с преступниками их собственным оружием.

– Дэтт сделал ему инъекцию какого-то лекарства, чтобы допросить с пристрастием.

– Знаю, – кивнул Люазо.

– Это было ужасно.

– Да, я видел, как это делается.

– Похоже на пытку. Отвратительное занятие.

– Не читай мне нравоучений. Мне не нравятся инъекции амитала, и я не люблю ни мсье Дэтта, ни его клинику, но ничего не могу с этим поделать. – Люазо вздохнул. – Ты же знаешь, Мария, этот дом слишком крепкий орешек даже для моей власти.

Мария не ответила. Он улыбнулся так, словно сама мысль о том, что он может кому-то угрожать, была абсурдной.

– Ты, Мария, намеренно неправильно перевела признания англичанина, – обвинил ее Люазо.

Мария опять ничего не ответила. Люазо продолжал:

– Ты сказала мсье Дэтту, что англичанин работает на меня. Будь осторожна, когда что-нибудь говоришь или делаешь для этих людей. Они опасны, все опасны, и твой малоинтересный дружок – самый опасный из всех.

– Ты имеешь в виду Жана-Поля?

– Красавчика из «Бнот Шаман», – саркастически пояснил Люазо.

– Перестать называть его моим дружком, – вспыхнула Мария.

– Ну-ну, я все о тебе знаю, – сказал Люазо тоном, каким обычно вел допросы. – Ты не можешь противиться этим блестящим мальчишкам, и чем старше становишься, тем более уязвимой ты будешь.

Мария решила не показывать, что сердится, так как отлично знала: Люазо внимательно наблюдает за ней, но щеки ее горели от гнева и смущения.

– Он хочет работать на меня, – улыбнулся Люазо.

– Ему нравится ощущать свою значительность, – объяснила Мария, – как всем детям.

– Ты меня удивляешь, – сказал Люазо, стараясь не выдать удивления.

Он смотрел на нее так, как французы смотрят на улицах на хорошеньких девушек. Для нее не было секретом, что она для него сексуально привлекательна, и это ее утешало – не потому, что ей хотелось позлорадствовать, но потому, что представлять для него интерес было составной частью их новых отношений. Она чувствовала, что, в некотором смысле, это новое чувство к нему важнее, чем прежний брак, поскольку теперь они были друзьями, а дружба более прочна и менее хрупка, чем любовь.

– Ты не должен вредить Жану-Полю из-за меня, – сказала Мария.

– Меня не интересуют аптечные ковбои. – Люазо остался невозмутим. – По крайней мере, до тех пор, пока их не поймали на чем-нибудь незаконном.

Мария вынула сигареты и закурила так медленно, как умела она одна, ощущая, как в ней закипает прежний гнев. Перед ней был человек, с которым она развелась, – суровый, неуступчивый человек, который считал Жана-Поля женолюбивым сутенером только потому, что тот воспринимал себя менее серьезно, чем воспринимал себя Люазо. Люазо подавлял ее, сведя ее значимость до уровня предметов: мебели, досье – досье на Марию. И теперь, когда это досье принадлежало кому-то другому, Люазо считал, что тот человек разберется в нем не столь компетентно, как он. Прежде, давно, он иногда вызывал в ней холодное чувство, и теперь оно вспыхнуло снова. Та же ледяная насмешка, относившаяся ко всем, кто улыбался и не был напряжен; потворство своим желаниям, самодовольство, праздность – вот черты, которыми Люазо наделял всех, в ком не было такого, как у него самого, отношения к работе, да еще подкрепленного постоянным самобичеванием. Рядом с Люазо даже естественные функции ее тела казались чем-то незаконным. Она помнила времена, когда скрывала сроки своих месячных из опасения, что он заставит ее отчитаться за них так, словно они были отметкой прежнего греха.

Мария подняла глаза. Он все еще говорил о Жане-Поле. Сколько она пропустила – слово, предложение, целую жизнь? Ей было все равно. Неожиданно комната показалась тесной, и давящее чувство, мешавшее ей запирать ванную, несмотря на возмущение Люазо, сделало эту комнату невыносимо маленькой. Ей захотелось уйти.

– Я открою дверь, – сказала она. – Не хочу, чтобы тебя беспокоил дым.

– Сядь. – Сядь и расслабься.

Она чувствовала, что должна открыть дверь.

– Твой дружок Жан-Поль отвратительный маленький доносчик, – сказал Люазо, – и тебе следовало бы это понимать. Ты меня обвиняешь в том, что я сую нос в чужие дела. Может быть, и так, но знаешь ли ты, что я вижу в чужих жизнях? Я вижу такое, что шокирует и ужасает меня. Тот же Жан-Поль. Что он такое, как не коврик у ног Дэтта? Он бегает вокруг Дэтта, как маленький гадкий щенок. Он из тех людей, которые заставляют меня стыдиться того, что я француз. Целыми днями сидит в аптеке и в других местах, привлекающих иностранцев, держит иностранную газету, делая вид, что читает ее, хотя едва ли знает несколько слов на иностранном языке – в надежде вступить в разговор с какой-нибудь хорошенькой девушкой-секретарем, а лучше всего с девушкой-иностранкой, которая говорит по-французски. Разве это не жалкое зрелище в сердце одного из самых цивилизованных городов мира? Этот невежда сидит и жует голливудскую жевательную резинку, рассматривая картинки в «Плейбое». Заговорите с ним – и он расскажет вам, как презирает католическую церковь, однако каждое воскресенье, когда он сидит здесь со своим гамбургером и выглядит как