Смерть Беллы - [2]

В сущности, работа, которой он, Спенсер, занимается, тоже общественная: сидит один у себя в закутке и проверяет работы по истории, написанные его учениками.

Правда, «Крествью скул» — школа не местного масштаба. Даже напротив: больше всего учеников поступает из Нью-Йорка, Чикаго, с Юга и из самого Сан-Франциско. Солидная школа, дающая подготовку для университета. Она не входит в число тех трех или четырех, которые приплетают к разговору всякие снобы, но все же заведение серьезное.

Так ли уж не права Кристина с ее страстью к общественной работе? Зря только она об этом так много говорит, да еще таким непререкаемым тоном, зря навязывает эти заботы всем и каждому. В ее представлении две с небольшим тысячи жителей их деревушки, несомненно, представляют собой единое целое; их связывает не зыбкое чувство солидарности или долга, а те же тесные, запутанные узы, которыми объединены родственники в большой семье.

А разве он не из той же семьи? Родился он не в Коннектикуте, а севернее, в Новой Англии, в Вермонте, сюда приехал учительствовать, когда ему было уже двадцать четыре, с тех пор он завоевал себе положение. Если бы сегодня он поехал с женой, каждый протянул бы ему руку для пожатия:

— Привет, Спенсер!

В общем, его любят. Он тоже более или менее всех любит. Ему нравится проверять работы по истории — больше, пожалуй, чем по естествознанию. Перед тем как взяться за дело, он достал из стенного шкафа бутылку шотландского виски и стакан, а из ящика — открывалку.

Движения его были машинальны, а мысли витали Бог знает где. Если бы его этим вечером внезапно сфотографировали — какое выражение лица зафиксировала бы фотография? А ведь с ним проделали кое-что похуже!

Виски он всегда разбавляет одинаково — ни крепче, ни слабей, и стакана хватает ему примерно на полчаса. Одна из работ была написана Бобом Митчелом — к его родителям Кристина поехала на бридж. Его отец Дэн, архитектор, намерен добиваться места на государственной службе, поэтому ему приходится принимать официальных лиц. На сей раз Боб Митчел заслужил по истории «6»[1], не больше, и Спенсер подчеркнул эту цифру красным карандашом. Время от времени он слышал, как на холм метрах в трехстах от дома взбирается грузовик. Это был единственный шум. В закутке нет настенных часов.

Смотреть на ручные Спенсеру было совершенно ни к чему. На проверку работ он вряд ли потратил намного больше сорока минут, тетради сложил в портфель, отнес его в гостиную: старая привычка — все, что завтра понадобится, готовить с вечера. Он даже бреется перед сном, если утром надо уйти пораньше.

На окнах нет ставен, только жалюзи — они были подняты. Иногда их опускают перед самым сном, иногда вообще на всю ночь оставляют неопущенными. С минуту Спенсер загляделся на снег, падавший за окном, заметил, что у Кацев горит свет, увидел м-с Кац за роялем. На ней было легкое домашнее платье, играла она с чувством, но он ничего не слышал. Он дернул за шнурок и спустил жалюзи. Эго дело для него непривычное. Как правило, с жалюзи управляется Кристина. Чуть зайдет в спальню, первым делом идет к окну и хватается за шнурок, а потом сразу же слышится треск падающих реек.

В спальню Спенсер пошел, собственно говоря, чтобы переодеть брюки и рубашку; серые фланелевые брюки, которые он достал из стенного шкафа, были усеяны мелкими опилками. Заходил ли он еще раз в кухню?

Газированная вода не могла ему понадобиться: на вечер хватает одной бутылки. Ему смутно кажется, будто он поворошил дрова в гостиной, потом пошел в уборную.

Зато ему хорошо запомнился тот час, который он провел после этого за токарным станком, обрабатывая фигурную ножку для лампы. Его закуток — скорее мастерская, чем кабинет. Одолев много разных премудростей, Спенсер уже выточил несколько штуковин из дерева помимо ножек для ламп; Кристина одарила ими чуть не всех своих подружек. Кроме того, она пускает в ход его поделки во время каждой лотереи, каждого благотворительного базара. Не так давно он увлекся ножками для ламп; вот эта, если она у него получится, будет рождественским подарком жене. Токарный станок ему подарила Кристина — ровно четыре года назад, к Рождеству. Живут они дружно.

Он смешал себе вторую порцию виски. Поглощенный работой, он еле-еле попыхивал трубкой, так что со стороны могло показаться, что она потухла, и время от времени ему приходилось раскуривать ее несколькими энергичными затяжками. Он любил запах дерева, когда оно крошится под резцом, любил жужжание моторчика.

Дверь закутка пришлось закрыть. Он всегда закрывает за собой двери с таким видом, словно юркнул в комнату, как в постель, под одеяло. В какой-то момент он поднял голову от работающего станка и увидел Беллу: она стояла на верхней из трех ступенек; как не слышал он, когда играла м-с Кац, так ничего не услышал и сейчас: Белла шевелила губами, но ее слова перекрывал шум токарного станка.

Он покивал ей, чтобы она минутку подождала, так как не мог прерваться. У Беллы на волосах цвета красного дерева сидел темный беретик. Она была еще в пальто. На ногах — резиновые сапоги. Ему показалось, что она не в духе, что лицо у нее бледное. Все произошло очень быстро. Она не поняла, что он ничего не слышит, и резко повернулась. Он лишь угадал по движению ее губ последние слова: