Смерть Анакреона - [8]

В супружеской жизни у нее был один необычный вечер, о котором она неоднократно рассказывала сама себе, и рассказала о нем ему, этому ретивому искусствоведу, или кем он почитал себя на самом деле. Он поверил, и из этого выросла настоящая легенда… Теперь ей хотелось во что бы то ни стало проверить ее на Вильгельме Лино, на своей последней примечательной добыче. У нее была способность зорко наблюдать за людьми, подмечать их слабости, а потом соответственно действовать.

Они молчали, хотя внутри у нее все кипело, ей не терпелось затеять игру, подвергнуть испытанию человеческий ум… Впервые в своей жизни она медлила, впервые она выжидала, потому что она предчувствовала: стоит подождать — само прорвется наружу.

Но вот Вильгельм Лино произнес: «Жизнь — удивительна и прекрасна, нужно лишь своевременно понять ее… Я мог бы кое-чего добиться в жизни, я мог бы стать… но!» И он пригладил рукой волосы, будто хотел обратить внимание — они были седые.

Она сказала: «Ах, будет, ты еще далеко не стар, не безобразен и не замшелый. Твои волосы — “густые и седые, и желанные”».

Первая ложь этого вечера. Она отозвалась в ней звонким пронзительным эхом, таким, когда стоишь под сводами собора и долго и громко кричишь. До сего момента она не лукавила, говорила чистую правду. Кроме того, «густые и седые, и желанные» была цитата, сказанная ранее другому мужчине. С самой первой минуты седые старческие волосы Вильгельма Лино угнетали ее.

Она увидела, как он радостно замер от ее лживых слов. Он повторил их и сказал: «У тебя, моя дорогая, явный талант, не разменивайся по мелочам. Ты должна писать!» Она не заметила, что радость его вдруг погасла. Он погрузился в свои мысли, думая, что не за горами то время, когда он станет «замшелым», и он спрашивал себя, останется ли она с ним, когда придет этот миг, или…

Впрочем, грустные размышления не могли омрачить его огромного, огромного потрясения, и оно было неподдельным. Он не мог еще до конца поверить, что случившееся с ним реальность, правда.

Между тем в ней все бурлило.

…В этот час, когда она была серьезно настроена, была преисполнена страха, была не с ним ни в помыслах, ни в чувствах, кроме… эти седые волосы… она не понимала, как он мог сидеть, размышлять и желать, чтобы она поняла его. Она не разделяла ни его радости, ни его наивного восхищения происшедшим. Неопытность или смущение… это не по ее части. Она игнорировала, если так можно выразиться, буржуазные предпосылки, в которых она выросла и воспитывалась. А вышла она из подлинно буржуазной среды, была дочерью директора банка и адвоката. И даже еще более — ее род принадлежал к настоящей, старинной буржуазии Кристиании, члены семьи занимали в стране высшие чиновничьи должности. Их дом был отмечен буржуазным духом прошлых дней.

Но в тот день, когда она стояла в небольшом садике своего отца и впервые увидела весенний небесно-голубой свод над крышами города, начал распускаться этот росточек, называемый Лаллой Николаисен. Он быстро развивался, укреплялся, пережил множество всяческих настроений и бесконечность собственного «я». Она бродила в одиночестве, разговаривала сама с собой, и именно тогда наметился зачаток характера, который не получил должного развития, остался лишь суммой сумбурных настроений. Она была более мечтательна, лирична, романтична, нежели ее сверстницы, необыкновенно умна, хранила в себе остаток древнейшего слоя души — мифического слоя, причем с детства, с самого раннего детства.

Благодаря уму, обширным знаниям и чувствительности она приобрела одно удивительное свойство — она умела находить контакт с людьми.

Свой небольшой зачаток характера она свято хранила как некую реликвию в себе, как сильно выраженную жажду говорить правду. И в детстве, и в юности она вела себя одинаково… Если она встречала человека, вызывавшего в ней то или иное настроение, она тотчас же привязывалась к нему, вступала в сложные отношения с ним, отдавалась им целиком, не размышляя и не раздумывая. Так она поступала с мужчинами, так она поступала с женщинами. Она принадлежала к редкому разряду женщин с ярко выраженной чертой — соблазнительница мужчин, имеющая, однако, подруг. Имевшая прежде, теперь они все исчезли.

Она жила беззаботно. Знакомилась с одним, теряла его из виду, полностью. Завязывала новое знакомство, встречала снова того первого. Никакой угнетенности, раздражения — никогда. Друзья или подруги, наоборот, чувствовали себя порой неловко перед ней, совесть мучила: забыли написать, сказать, встретиться? Но эти муки были напрасны, Лалла задавала тон, она устраивала все самым наилучшим образом.

Но она никогда не выбирала, не принимала чью-либо сторону, не чувствовала внутренней потребности.

И мужа своего она не выбирала. Он выбрал ее и получил ее. Он был старше на двадцать лет. Увидел ее как-то на одной вечеринке, поклялся, что завладеет ею. Поспорил на ящик шампанского с одним знакомым, который полагал, что Лаллу Николаисен не так легко поймать в сети. И он выиграл пари.

Он был смышленым человеком, удачно обстряпал несколько дел и выбился в люди. Он умел добиваться своего. И он получил мотылька Лаллу Николаисен на девятнадцатом году жизни. Конечно, у нее были до него друзья, но в основном молодые ребята. А здесь был мужчина, настоящий взрослый мужчина. Она влюбилась в него, всем своим существом она предалась этой любви. Да, даже небольшой зачаток своего характера она подчинила новому чувству. С пылкостью, свойственной ее натуре, она горячо желала стать лучшим человеком. Она наблюдала за своими ошибками и промахами, пробовала действительно усовершенствовать себя.