Смерть Анакреона - [33]

В общем-то греха здесь нет. Вопрос в действительности в другом, что честнее — большой обман или малый? Омерзительно, конечно, хуже не придумаешь, лгать человеку по мелочам.

Ах, мелочи, мелочи, которые…

Дело шло к Рождеству. В последние дни и недели перед Новым годом время как бы замедляет свой ход. Старый год на исходе, силы его иссякли. Он ползет в гору, медленно и тяжело. Сани его износились, колея подпортилась. И весь город словно отравлен сумрачным настроением. Все жалуются. Черная ночь окутала город. Только трепетная, едва приметная полоска света возвещает, где он находится. Пароходы меланхолично завывают в тумане над фьордом. Старожилы хорошо знают здешнюю обстановку, сидят дома и стараются угадать: пароход из Англии! Этот с запада Норвегии! Подумать только, с западного побережья! И мысли бегут дальше. Проклятое место, этот проклятый город. Всего несколько месяцев назад он казался раем, северным раем. И сентябрь был не так уж давно. Изменения, внезапные и разительные, никак к ним не привыкнешь! Каждый раз, словно Рагнарок[7] переживаешь.

Общий настрой города передался и Лалле Кобру, и Вильгельму Лино. Она хандрила по-настоящему, несколько раз была не в меру несносной, но просила прощения. У нее появилась складка возле рта, взволновавшая и испугавшая его. Ее рот не казался больше вечным поцелуем, красные губы упрямо сжаты — такую, очевидно, видел ее не раз Рагнвальд Кобру. Зрачки, большие и расширенные, как у всех людей, у которых страшный сумбур в голове.

Настало время холода и ветра, и немного, совсем немного присыпало снежком землю. Десять градусов мороза. Улицы почти пустынны. Отдельные прохожие шли торопливо, согнувшись. Вильгельм Лино послал Лалле меховую шубу.

Был вечер. Она и Дебриц были приглашены в гости. Они договорились, что он придет к ней около двенадцати ночи, к тому времени она уже будет дома. У него были ключи от квартиры. Домоуправительница в этот день получила выходной, в доме оставались одни дети. Как только он открыл входную дверь в квартиру, в прихожей тотчас же появилась маленькая фигурка в белом. Она, раскачиваясь, шлепая по холодному полу босыми ногами, приближалась к нему. Это была ее дочка. Он взял девочку на руки и понес в спальню, приговаривая: «Малышам пора спать, спать».

Когда он хотел положить ее в постель, она не отпустила его. Он наклонился к ней. Она вцепилась в него крепко-крепко. Обхватила ручонками его шею и давила изо всех сил. Объятие, выражавшее нечто большее, нежели просто детскую любовь. Он почувствовал нежность и тепло, исходившее от этого маленького тщедушного тела. Тоска по ласке? Недостаток родительской любви? Но девочка скоро успокоилась и заснула. Он положил ее в кровать и укрыл одеялом. Так, так, так.

Он обещал девочке не закрывать дверь в спальню, она боялась остаться одна в комнате. Он дал ей также честное слово, что не уйдет и дождется прихода мамы.

Он открыл все двери в квартире. Дверь из детской в маленький коридор, дверь из коридора в спальню Лаллы, дверь из ее спальни в гостиную. Сам он остался ждать в гостиной, ходил в нетерпении. Зажег сигару и ждал. Время тянулось медленно, уныло.

Явная жажда ласки, проявившаяся у девочки, взволновала его. Ребенок не был счастлив, самоочевидный факт, не требующий доказательств. Его не обманешь. В нем поднималась буря негодования против Лаллы. В глубине души. Продолжая беспокойно шагать по комнате, он пытался рассмотреть сложившуюся ситуацию как бы со стороны, отбросив личные ощущения.

Время ожидания — безотрадное время. Мрачные мысли громоздились, упреки в ее адрес усиливались, а не ослабевали, как это обычно бывало у него — пожалуй, бывало. Но он сдерживал себя, боялся показаться несправедливым и смешным. Беспокойство росло, он почти не владел собой. Несколько раз подходил к окну и выглядывал на улицу. Может быть, она пошла пешком? В аллее мелькнули три женских фигурки, одна из них очень походила на Лаллу, он всмотрелся, но женщины прошли мимо. Что же случилось? Почему она не идет? Бестактно заставлять его ждать. Сидеть и ждать в полной неизвестности.

Он придумывал разные варианты, оправдывавшие ее отсутствие, для собственного успокоения. Ведь ускользнуть из общества незаметно, безусловно, нелегко, обратят внимание также, если просто уйдешь. Он хорошо это понимал. Но чувству не прикажешь, сильно покалывало в руках и ногах, нервы сжимались, скручивались в стальную пружину. Ах! Черт возьми! Он нечаянно сбросил пепел сигары на ковер, чего никогда в своей жизни не делал. Часы показывали без двадцати час ночи.

На улице прямо под окном стоял газовый фонарь. В его мутном зеленоватом свете вились маленькие снежинки-крупинки, одни опускались на землю, но тут же немедленно появлялись новые, и так без конца это кружение. На балконе они укладывались слоями, образуя большие хлопья. Они лежали на перилах, на сером каменном полу, на всех резных завитушках балясин. И на улице в кронах каштановых деревьев. На каждой закоченевшей веточке, даже самой тоненькой, снег закреплялся мертвой хваткой. Одинокие снежинки без устали кружили, следуя за уличными зигзагами, появлялись на минуту-другую в зеленом газовом свете и тотчас исчезали в далеком светло-сером тумане. С ума можно было сойти.