Смерть Анакреона - [31]

Он, однако, не предполагал, не догадывался о самой глубочайшей причине ее понимания — о внутренней сумятице. О всеобъемлющем страхе, что отношение с пожилым мужчиной может оборваться, к тому же в любой момент.

Сам он находился под впечатлением произошедшего с Дагни. Не мог забыть охвативший его почти смертельный холод, когда он сидел подле нее, полагая, что она умерла. Поразительное раздвоение в чувствах. Ты сам сидишь здоровый, полный жизни, как будто в этом состоит твоя единственная задача, а перед тобой молодая женщина, которая устала настолько от той же самой жизни, что решила положить ей конец, вполне серьезно и осмысленно! Космическое пространство слишком велико для одной жизни, она беспомощно теряется в нем. Он думал и думал над этой проблемой… Как все в этом мире оказывается хрупким и ломким!

Кроме того, существовал еще один значительный, действительно важный момент, не дававший ему покоя, который он никак не мог преодолеть: в вопросе морали он не вполне доверительно относился к человеку, которого любил. Он не мог, к сожалению, закрыть глаза на явные недостатки, изъяны в ее характере. Неприятно, ужасно неприятно, что именно в любимом человеке он подметил отрицательное, темные черточки ее естества.

По этому поводу он размышлял беспрестанно. Может, он недостаточно свободомыслящий человек? Старомодный упрямец? Ведь вечер был какой удивительный, исполненный такого душевного порыва, что нельзя было не поверить ей. «Предпосылки верности» были в общем-то в порядке, как сказала Лалла. Когда он думал о том вечере, он оправдывал ее. Но по отдельным словам, невзначай брошенным грубым репликам, а их было не так уж и мало, он сумел заглянуть глубже в ее душу, усмотреть ее взгляд на эротическое. Не только этот вечер, в ее жизни было, несомненно, много других вечеров, он чувствовал, что они…

Глупо сравнивать Лаллу Кобру с Дагни. Дагни все эти дни была на редкость молчалива. Он нисколько не сомневался, что она чувственный человек. Он понимал ее страдания, мучившее ее одиночество. Общаться с ней было непросто, тут требовался особый подход. Ее внешняя холодность и необъяснимая подчас резкость не привлекали, наоборот, пугали, отталкивали, так что она брела по жизни одна-одинешенка. Потом она заболела. С годами развивалась ее меланхолия. Наконец, этот взрыв. Конечно, нельзя брать Дагни в качестве примера. Но все же… когда он видел перед собой ее тонкий изящный профиль, он думал о вечности… Чтобы завоевать Дагни, нужно постараться, нужно приложить усилия. Здесь необходим длительный пролог, длительный испытательный срок, если кто-то захотел бы…

И вот как раз теперь, в это трудное для него время, Лалла стала как-то бесцеремонно вести себя. Ему в голову не могло прийти, что она тем самым стремилась побороть в себе неуверенность. Ее необузданность была ему чужда и неприятна. Его чувства были чистыми, незапятнанными…

Он сделал одно интересное наблюдение над собой, которое помогло ему увидеть свою прошлую жизнь в ином свете, в перспективе.

Был вечер. Поздняя осень. Угрюмый день. Плохое настроение, меланхолия с раннего утра. Он работал с ощущением неотвратимого удара судьбы, как бы неизбежных неприятностей. Из конторы он позвонил Лалле, и они договорились, что он вечером заглянет к ней. Идти домой ему не хотелось, он пообедал в ресторане, где его появление возбудило некоторое удивление, так как прежде его не видели в подобных заведениях… После обеда он сидел в конторе и работал. Вдруг позвонила Лалла: Дебриц пригласил ее. Между ними, мол, было давнее соглашение, она не смеет отказываться от его приглашений. Потом, если они хотели, чтобы до поры до времени об их взаимоотношениях поменьше знали и не болтали, так более удобного случая не найти. Он ответил: «Конечно, само собой разумеется, конечно, само собой разумеется. Увидимся завтра».

Вот и все. Но одиночество и неприглядность обстановки — контора Лино была старая и неуютная — подействовали на него невероятно удручающе, стало жутко тоскливо, голову, словно клещами, сдавило. Разум непроизвольно искал выхода, избавления. И тут его вдруг осенило: ну конечно же, нужно навестить старую знакомую Асту Ломмеланн, даму, проживающую на улице Кронпринцен! Вмиг он мысленно представил ситуацию… вплоть до мучительного объяснения на следующий день с Лаллой Кобру.

Нет, такой план не годился. Он остался сидеть в конторе, раскурил сигару и думал: «Конечно, тяжело, Лалла оказалась для меня непосильным грузом. Но… нет, не совсем верно. Разве раньше я не испытывал этой всеобъемлющей меланхолии, гнетущей безысходности, внешне необъяснимого отчаяния? Мы все так или иначе подвержены меланхолии, зависимы от нашего дурного настроения, находимся вечно во власти иррационального, от которого нет нам избавления. И мы взрываемся! Взрываемся различно. Одни только и думают, чтобы устроить скандал. Это их способ самовыражения. Другие напиваются до потери сознания. Кто-то грешит всем назло, потому что таков уж он. Разум ищет любой, первый попавшийся, кажущийся наилучшим выход из жалкого состояния, но дорога в ад тоже, как известно, вымощена благими намерениями. Поэтому так трудно отвратить пьяницу от алкоголя, морфиниста от морфия и так далее. Эта черная меланхолия, это скверное настроение — наши враги, силы зла… Они хотят с нами расправиться, уничтожить нас. Они несут нам несчастья и смерть. Когда все пути испробованы и нет надежды, когда внезапно или постепенно подкрадывается усталость, появляется равнодушие, тогда уходят из жизни, любым путем».