СМЕРШ и НКВД - [3]

Каковы были условия содержания в карцере?

Каменный мешок, который никогда не отапливался, пол залит водой по щиколотку. Закрывали в карцер на трое суток, на хлеб и воду. Лечь было невозможно, и приходилось стоять на ногах три дня, без сна, опираясь на холодную стену. Мне это «сомнительное удовольствие» пришлось испытать. Но был молодой, здоровый, выдерживал эту экзекуцию относительно спокойно, по крайней мере карцера не боялся.

Заключенных выводили с территории тюрьмы?

Были прогулки в тюремном дворе по 30 минут в день, но это в «хорошие периоды», когда мы не были с администрацией тюрьмы «на ножах». Еще иногда летом выводили заключенных на окрестные поля и болота для добычи торфа, которым в тюрьме топили печи зимой, и на заготовку картошки, которую мы копали под охраной. Но за пределы тюрьмы выводили только заключенных со сроком не выше 10 лет.

Администрация тюрьмы пыталась внедрить своих провокаторов в среду политзаключенных?

Вряд ли, таких бы сразу разоблачили, а потом… в худшем варианте — «несчастный случай». Тюремщики прекрасно понимали, что нас не перевоспитать и ничем нашу веру в правоту партийного дела не поколебать. Провокаторов не было, но были так называемые «отступники», люди, отошедшие от партии и от революционной борьбы и желавшие после освобождения из тюрьмы вести спокойную жизнь мелкого обывателя. Таких было среди нас очень мало, помню только человека по фамилии Соболевичус. Другие заключенные к ним относились спокойно, никто их не упрекал в предательстве и не третировал. «Стукачи» были, немцы-националисты из Клайпеды.

Националистов тоже сажали в «тюрьму для политических преступников»?

В 1938 году тюрьма получила такой «подарок». К нам посадили группу клайпедских национал-социалистов, немецких агентов, все из германской разведки, пойманных при попытке организации фашистского переворота в районах, сопредельных с Мемелем. Помню их фамилии — Шмидт, Засс, Энгельс и еще несколько человек. Их поместили в отдельные «немецкие камеры». Они периодически воровали продукты из наших тайников, за это мы их нещадно и с удовольствием били, до крови. Немцы потом огрызались: «Вы слышите, какие песни наши пограничники поют? Скоро вас всех вырежем!» А рядом граница по Неману, и слышно, как немцы поют: «Еврейская кровь течет из-под ножа»… Я еще до войны прочел на немецком языке книгу Гитлера «Майн кампф», так что не сомневался в том, что немцы обязательно поголовно уничтожат всех евреев.

Был произвол и издевательства со стороны надзирателей?

Отдельные эксцессы были, но надо сказать честно, что в нашей тюрьме измывательство над заключенными и их правами не было возведено в ранг нормы. Ненависти между нами не было. Они делали свою работу, охраняли «противников существующего строя», так что мы должны были ждать от них? пряников? Все было относительно терпимо. Лучше к политзаключенным относились надзиратели-поляки, чем тюремщики-литовцы. А начальником тюрьмы был бывший ксендз, в свое время сидевший «за политику» в России, и обменянный, кстати, на коммунистического руководителя Снечкуса. Имел прозвище Горбатый, у него был горб. С нами он вел перманентную борьбу в меру своих прав и возможностей. В 1939 году, после договора о ненападении и дружбе между странами Прибалтики и СССР, режим в тюрьме стал более мягким, например, к заключенным стали пропускать газеты. Прекратили препятствовать свиданиям с родными, которые по закону разрешались раз в месяц. Я даже в тюрьме смог закончить заочно восемь классов средней школы и получить соответствующий документ. Сестра присылала мне учебники и задания, а я отсылал выполненные контрольные работы обратно.

Коммунисты в тюрьме анализировали события, происходящие в предвоенной Европе?

Конечно. С воли и из литовских газет мы черпали информацию о «тлеющем огне будущего пожара мировой войны». Нам было ясно, что война неизбежна и что независимой буржуазной Литве не устоять в предстоящей схватке между нацистами и коммунистами. Мы только не могли угадать, под чью пяту попадет Литва. О том, что ведутся тайные переговоры между Риббентропом и Молотовым, мы узнали еще в 1938 году от «клайпедских немцев», про которых я вам уже рассказывал. Нам было трудно поверить, что ВКП(б) будет брататься с фашистами. Эту информацию передали на волю Снечкусу, и он через своего заместителя Ицхака Мескупаса, имевшего контакты с Георгием Димитровым, передал эти сведения в Коминтерн.

А что случилось дальше с этой информацией мы знать не могли. И когда в 1939 году, после пакта Молотова — Риббентропа, наши сомнения о грядущих трагических событиях полностью развеялись, то мы, не зная карту раздела Восточной Европы, по-прежнему, до самой аннексии Литвы, терялись в догадках, кому достанется Литва, осознавая, что если придут немцы, то нас непременно уничтожат уже на следующий день. Я помню, как в начале сентября, сразу после германского вторжения в Польшу, надзиратели принесли в тюрьму радиоприемник, поставили его на первом этаже, и мы слышали в камерах, как тревожный голос польского диктора сообщает о начале очередного немецкого авианалета на Варшаву — «Увага! Увага!» (Внимание! Внимание!).