Смерч войны - [57]
Гуго Рохс стремился и исследовать военную стратегию, и показать «характер немецкой нации», веря в то, что прусский аристократ воплощает в себе трудолюбие, скромность и добропорядочность — Шлиффен, например, протестовал против бомбардировок мирного населения во время франко-прусской войны, — но не эти идеи интересовали Гитлера в подарке Канненберга[266]. По многочисленным пометкам можно заключить, что прежде всего волновало немецкого вождя. Он оставил тридцать два карандашных замечания на полях двадцати страниц четвертой главы «План войны на два фронта по Шлиффену»: в ней ясно указывается на то, что для Германии опасно вести одновременно две войны — на востоке и на западе. Однако профессиональный подхалим Канненберг выделил совсем другие строки:
«Повторю еще раз. Пока Шлиффен стоял во главе генерального штаба, оборона рейха находилась в надежных руках. Шлиффен был убежден: он и его армия равноценны любой коалиции. Совершенно верно!.. Шлиффен обладал редчайшим даром верить в победу, проистекавшим из непокорной и неодолимой силы духа, свойственной истинному вождю — фюреру, который, подобно силам природы, сокрушает все препятствия и любые противодействия».
Автор не совсем прав. Почему «Совершенно верно!», если Германия проиграла войну на два фронта? Сомнительно и замечание насчет «равноценности любой коалиции». Но Гитлер, очевидно, принял к сведению ультрапатриотические заклинания Рохса, в том числе и о роли фюрера, и это отчасти объясняет, почему он повторил ошибки кайзера и Гинденбурга, развязав войну на два фронта, и последовал примеру шведского короля Карла XII и Наполеона, напав на Россию. Гитлер гордился своими историческими познаниями, однако история, похоже, его ничему не научила.
Судя по карандашным пометкам на полях четвертой главы книги о Шлиффене, Гитлер обратил внимание и на такое утверждение Рохса: «После того как будет разрешена проблема Франции, уничтожена английская армия и Германия победоносно укоренится на Сене, все остальное, по Шлиффену, устроится само собой». По мнению Рохса, Шлиффензнал, что российскую армию надо рассматривать «как еще одного врага» и сражаться в случае необходимости «против русских орд»[268]. Поскольку Гитлер скорее всего аннотировал книгу до 29 июля 1940 года, когда он приказал Кейтелю готовить план вторжения в Россию, его карандашные пометки свидетельствуют о том, что фюрер задумал нападение на Советский Союз еще раньше, впервые сделав недвусмысленные намеки на такую перспективу шестнадцать лет назад в «Майн кампф». По крайней мере можно утверждать, что идея вторжения в СССР приобрела четкие очертания в 1940 году под влиянием образа некоего вождя, способного «сокрушать все препятствия и любые противодействия» преимущественно силой воли, которая, подобно силам природы, делает фюрера и его армию «равноценными любой коалиции». Как бы несуразно это ни звучало, похоже, так оно и было.
Напав на Советский Союз, не поставив прежде на колени Великобританию, Гитлер совершил очередную грубейшую ошибку. Естественно, он недооценил способность русских людей спокойно переносить мучительные испытания. Но его действия вызывались и глубокой озабоченностью своей смертностью. «Я хорошо знаю, что не дотяну до среднего возраста обыкновенного человека, — признавался фюрер в кругу избранных, объясняя, почему он «не пропивает и не прокуривает жизнь»[269]. Поздним вечером 17 октября 1941 года в разговоре с рейхсминистром Фрицем Тодтом и гауляйтером Фрицем Заукелем о европеизации степей Гитлер сказал: «Я не увижу всего этого, но через двадцать лет Украина станет родным домом для еще двадцати миллионов человек, помимо коренных жителей»[270]. Гитлер был убежден: никто, кроме него, не решит задачу расширения Lebensraum, но знал, что жизнь его будет коротка, и потому стремился ускорить приближение заветной цели. «Мне повезло, что я занялся политикой в тридцать лет, — говорил он в конце 1941 года приближенным. — В сорок три года я стал канцлером рейха, а сейчас мне пятьдесят два… С возрастом оптимизм иссякает. Пружины слабеют. После неудач 1923 года («пивного путча» и заточения в Ландсберге) у меня было только одно желание — вернуться в седло. Сегодня я на это не способен. Осознание своей неспособности деморализует»[271].
Отчасти ощущение уходящей энергии побудило Гитлера начать Мировую войну чуть ли не сразу после того, как ему исполнилось пятьдесят лет (в апреле 1939 года), а затем напасть и на СССР.
