Смена эпох - [16]

— «Алеф» в нашем алфавите — буква первая. С этой буквы начинается много хороших слов. К примеру, Азиз — это и имя нашего хозяина, и «дорогой». Ау — олень, асп — лошадь, аб — вода. Без буквы «алеф» не напишешь слово нан — хлеб и мадер — мать. С этой буквы начинается имя нашей родины — Афганистан…

В ту пору Мари Эсматьяр только-только сравнялось восемнадцать лет. За год до этого, когда девушка училась в предпоследнем классе лицея «Рабия», она вместе со своей подругой Миной вступила в партию. Школьная партячейка несколько раз давала ей различные поручения — выступить с политбеседой на частной фабрике кока-кола, подготовить концерт для раненых бойцов народной армии… Но вот недавно ее пригласил секретарь райкома партии их столичного района Кабул-3 и попросил создать курсы ликбеза в близком от города подшефном райкому кишлаке Калай-Вахед.

— Страшно важно. Люди там хорошие, надо бы сколотить кооператив. А как? На весь кишлак ни одного грамотного, случись ссуду получать — расписаться в банке не смогут… Но предупреждаю: дело это сугубо добровольное. Вокруг кишлака пошаливают душманы. Правда, на дороге, ведущей к нему из города, установлен пост защитников революции, да и в Калай-Вахеде небольшой отряд самообороны. Но случиться может всякое. Побаиваешься — откажись, в обиде не будем.

— Зачем же я в партию вступала? — залилась краской Мари. — Я откажусь, другой откажется — так революцию не делают…

Дома ее решение не было воспринято просто, как очевидное. Мать сразу в слезы: «Добро бы в Кабуле… Как ты, беззащитная девчонка, будешь одна ходить в такое опасное место…» Отец, работник министерства сельского хозяйства, член партии еще с дореволюционным стажем, возражал: «Чем же оно опасное? Другое дело — у тебя последний класс, выпускные экзамены в лицее, вступительные в университете…»

— Справлюсь! — весело и звонко отвечала Мари. Родители с сомнением и тревогой глядели на ее худенькую фигурку, совсем еще детское лицо и только покачивали головами.

Уже на второе занятие во двор Азиза пришло вдвое больше людей. Когда же число учеников достигло пятидесяти, Мари перепугалась. На семинаре для преподавателей курсов ликбеза их предупреждали: не набирайте много учеников в кружок — пострадает качество обучения. «Я очень тронута, что мои уроки понравились вам, — сказала она Азизу, который стал старостой кружка, — но давайте остановимся на этой цифре. Закончим учебу, выпустим вас и проведем новый набор…»

Занимались по-прежнему только взрослые, и почти половина — женщины. Сначала они стеснялись, кутались в паранджу, отвечали на вопросы учительницы едва слышно. А сейчас — куда девалась первоначальная робость? Лица открытые, ясные. Говорят уверенно и смело. Да и в учении у них быстрые успехи, особенно в письме. Буковки в тетрадях одна к одной, как у самых старательных первоклассниц.

Зато у мужчин лучше идет арифметика. Считать они умели и раньше, каждый дехканин в своей семье и министр финансов, и министр внешней торговли. Так уж заведено в их семьях, где хозяйка веками не смела выходить за порог. «Женщина или в доме, или в могиле», — говорит старая пословица. Но теперь житейский опыт мужчин подкреплялся мудрыми арифметическими правилами, опирался на вершину начальной математики — таблицу умножения.

После каждого занятия пили чай и толковали о жизни. Мари рассказывала, как свершилась революция, чего хочет партия, кто мешает строить новое общество, какие у Афганистана друзья и враги, что нового в Кабуле, в стране и в мире. Дух и буква шагали рядом. Ученики с уважением и любовью смотрели на свою преподавательницу и никак не могли поверить, что она сама еще школьница…

Не забывала Мари и о детях кишлака. Трижды побывала в райкоме партии, а потом и в центральном комитете. Добилась, что с будущего учебного года в Калай-Вахеде наряду со школой для взрослых начнет действовать нормальная, детская. Пусть в приспособленном помещении, но уже с обычными учителями, профессионалами, а не добровольцами, как она.

…Минули весна, лето, осень. Пятьдесят ее питомцев — мужчин и женщин, девушек, подростков, стариков близились к окончанию своего первого университета. Четыре месяца осталось Мари до последних экзаменов в лицее. Хмурым и туманным декабрьским вечером возвращалась она с занятий домой. Где-то посреди между последним кишлачным дувалом и постом защитников революции узкая тропа ныряла в ложбину.

Незнакомый мужчина лет тридцати, чернобородый, в афганской накидке пату сидел на придорожном камне. Он ждал ее — Мари поняла это сразу и инстинктивно прижала к сердцу портфель с книжками. Незнакомец поднялся и вынул из складок пату пистолет. «Саг (собака)!» — сказал он лишь одно слово и выстрелил. Мари вскрикнула и упала без чувств.

Вернулось сознание не скоро, почти через неделю. Голова была неподъемной, по вискам били быстрые молоточки. Смутно, сквозь волны забытья различала она лица друзей и близких: плачущую мать, печально улыбающегося Азиза, озабоченную подружку Мину. Только через месяц ей рассказали, что рана была тяжелой, что она потеряла много крови и что врачи столичного госпиталя «Вазир Акбар-хан» сутками не отходили от ее постели.