Смена. 12 часов с медсестрой из онкологического отделения: события, переживания и пациенты, отвоеванные у болезни - [2]

В полной тишине, царящей в столь ранний час дома, я спускаюсь на первый этаж. Артур все еще спит, как и наши трое детей. Задумавшись о них, я непроизвольно улыбнулась: нашему сыну четырнадцать, близнецам-дочкам – одиннадцать, у всех та или иная версия папиных кудряшек, а девочки, как и я в свое время, блондинки. Все они встанут еще не скоро после того, как я уйду. Даже собака не просыпается вместе со мной так рано, однако, по правде говоря, мне так даже нравится.

В утренней тишине я делаю мысленный снимок кухни, чтобы захватить с собой кусочек дома. Дом – это прививка от стресса, которым наполнены будни медсестры.

Ах да, еда! Из миски с фруктами я схватила банан, быстренько сняла с него кожуру и слопала, запив стаканом воды. Мне следовало пожарить себе яйца, сделать тосты, а то и вовсе сварить кашу, однако я встала недостаточно рано, чтобы успеть что-либо из этого сделать, да и в любом случае рано утром мне есть не особо-то хочется. Моя мама говорит, что, когда я работаю, то питаюсь очень нездорово. Ага. Она права, и я прекрасно осознаю всю иронию этого, однако мое дежурство начинается в семь утра, а раньше девяти аппетит ко мне обычно не приходит. Ничего не могу с этим поделать.

Что же насчет обеда? Я беру йогурт, яблоко, быстренько делаю сэндвич с индейкой – главное, поменьше майонеза – и укладываю все это в свою велосипедную сумку. Еда из столовой на вкус вся одинаковая, так что я стараюсь брать обед с собой. Я вижу свое отражение в раздвижной стеклянной двери. Боевого настроя на лице пока не видно: мои голубые глаза выдают мою выжидательную настороженность. Присев на ступеньке, я завязываю свои велосипедные ботинки – в доме все так же тихо. Затем я надеваю ярко-желтую мембранную куртку, прячу от ветра под шарф шею и набрасываю на плечо сумку.

Я направляюсь в подвал Нормана Бейтса (герой-психопат из хичкоковского «Психо»), как любит называть его один из наших друзей. Там я держу свой велосипед. Чучело мертвой матери там не увидишь, однако можно найти не одну паутину, а из-за слабого освещения углы кажутся еще более мрачными. В детстве подвал нашего дома меня до ужаса пугал, а моя лучшая подруга любила рассказывать всякие истории про те ужасы, что выпадают на долю девочек в таких жутких подвалах. Ума не приложу, зачем вообще ее слушала. Должно быть, мне доставляли удовольствие нервный трепет и страх, которые возникали из-за превращения нашего обычного подвала в столь зловещее место.

Мой велосипед стоит рядом с четырьмя остальными велосипедами моей семьи. Наш подвал – это своего рода переходное место, портал между повседневными радостями и домашними проблемами и миром больницы с его высочайшими ставками. Я надеваю на голову шлем и ухожу, с небольшим трудом протиснувшись с велосипедом через низкую дверь и заперев ее за собой. Как обычно, я опаздываю. Я включаю велосипедные фонари, сажусь и отправляюсь в путь.

До больницы две мили, и сначала я еду под гору. Мне нравится ехать, не прилагая никаких усилий, – окружающий мир все быстрее и быстрее проносится мимо, а передняя фара велосипеда освещает передо мной узкую полоску дороги. Я лишь слегка притормаживаю у первого светофора, резко поворачиваю налево и продолжаю спускаться по еще более крутому склону, разгоняясь еще быстрее. Здорово вот так проехаться с ветерком, когда спешишь на работу.

На следующем участке дороги, более пологом, у меня появляется время поразмыслить.

Как и большинство медсестер, я всегда переживаю, как бы не перестараться или, наоборот, сделать слишком мало.

Если я подниму тревогу, а с пациентом окажется все в порядке, то прослыву паникершей, не способной дать объективную клиническую оценку. Если же я не вызову на подмогу «кавалерию», когда в этом будет необходимость, то это будет халатностью, а мои пациенты окажутся подвергнуты ненужному риску.

Но такие вещи никогда нельзя знать наверняка, ведь в организме человека много процессов может происходить скрыто и незаметно. Мне было бы гораздо проще делать свою работу, не будь грань между канарейкой в угольной шахте и паникующей курицей столь тонкой[1].

Перед больницей меня ждет небольшой подъем в горку, и я приподнимаю шарф, чтобы закрыть им свой рот. От холода дыхательные пути сжимаются, из-за чего возникает пугающее и неприятное ощущение, когда не можешь вдохнуть воздух полной грудью: бронхоспазм. Флисовый шарф вокруг носа и рта быстро согревает воздух, позволяя мне снова нормально дышать. Я могла бы носить с собой ингалятор с лекарством, которое раскрывает суженные дыхательные пути, однако это, как мне кажется, уже перебор. На работе я ввожу в вены своим пациентам препараты стоимостью в десятки тысяч долларов, но использовать ингалятор? Мне? Нет уж, это для тех, кто болеет.

На больничной парковке нет и намека на грядущий рассвет, тем не менее машины курсируют у ворот, заезжая на территорию больницы или покидая ее: хоть день еще формально и не начался, пересменка идет полным ходом. Проскользнув за ворота, я еду направо к закрытой парковке, внутри которой расположены стойки для велосипедов.

На парковку заезжают медсестры, врачи, пациенты и их родные, друзья – возбужденные, переживающие, с надеждой в глазах, измученные. Они держат в руках мобильные телефоны со светящимся экраном, пейджеры с их мелким текстом, газеты, бумаги и документы, сменную одежду, ожидая с нетерпением и тревогой приезда лифта.