Смехачи Мейерхольда - [8]

Комические актёры первых послереволюционных лет являлись обвинителями изображаемых в комедиях персонажей, в первую очередь буржуев и их прихвостней. На эти мишени они обрушивались со всей мощью. Если в старом театре во главу угла ставили вдохновение актёра, то у Мейерхольда на первый план выходила техника игры. Однако этим дело не ограничивалось — при появлении биомеханической теории психологический аппарат по-прежнему оставался важным инструментом актёрского мастерства, оно становилось более разносторонним. Талант Гарина позволял ему демонстрировать удачный сплав обеих категорий.

Евгений Габрилович и Григорий Гаузнер, часто бывавшие на репетициях «Д. Е.» и не раз смотревшие готовый спектакль, написали для одного из театральных журналов рецензию. Там, в частности, говорится:

«Посмотрим, как строит Гарин сценическую новеллу. Сюжет рассматриваемой новеллы — приключения ноги одного хромого человека (изобретатель № 5 в «Д. Е.»). Текст теряет тут своё значение, остальные детали игры становятся обрамлением игры ноги. Итак, приключения ноги, — сюжет. Новелла начинается выходом несчастного хромого на сцену. Сразу же нога, которую он несёт перед собой, уродливая нога хромого, непроизвольно брыкает миллиардера, к которому бедняк пришёл предложить своё изобретение. Миллиардер возмущён. Такова завязка.

Мы введены в действие. Следует разговор изобретателя с Джебсом. Хриплый рёв урода не даёт возможности различить слова, и внимание зрителя концентрируется на игре ноги. Хромой держит её на весу, перед собой, и когда он подходит к Джебсу вплотную, нога ложится на грудь миллиардера. Там она конвульсивно дёргается, зля и раздразнивая Джебса. Мы знаем уже, что изобретение не будет принято. В самом деле — взбешённый Джебс приказывает секретарю выгнать хромого. Казалось бы, что действие закончено, что другой развязки не может быть. Нет! Неожиданная развязка следует немедленно — хромой отходит, нога его, также непроизвольно, как и вначале, выпрямляется и бьёт в живот миллиардера, опрокидывая его на пол. Хромой отомщён. Секретарь записывает на грифельной доске — «№ 5. Дерётся». Эта надпись — как бы название новеллы; новеллы о ноге хромого человека, которая сначала лишила его заработка, а потом отомстила за него.

Так же построены и новеллы об остальных шести изобретателях. Текст теряет в них значение, приобретает особый смысл мимическая игра. Сценическая новелла строится не на тексте, а на помимо текстовой игре актёра»^{12}.

Это революционное обозрение шло в ГосТиМе шесть лет и постоянно обновлялось злободневными эпизодами, репризами, диапозитивами, костюмами, музыкой. Новации, как правило, диктовались изменениями политической обстановки. В 1930 году изменилось даже название — вместо «Д. Е.» стало «Д. С. Е.» — «Даёшь советскую Европу!». Спектакль шёл при аншлагах, действие часто прерывалось аплодисментами. Из артистов самый большой успех имел, пожалуй, Гарин.

Эраст Павлович впервые почувствовал вкус популярности — много разговоров велось вокруг его семи изобретателей. Это придавало уверенность, силу. Он чувствовал себя счастливым: молод, здоров, работает в прославленном театре. Что ещё нужно для счастья? Любовь? Была и любовь.

Глава третья БЕСПАРТИЙНЫЙ КОММУНИСТ

Её звали Хеся Локшина. Она приехала в Москву из Смоленской губернии, из Рославля. Училась на экономическом факультете университета, но не окончила, бросила — стихия театра поманила её. Устроилась в режиссёрскую часть только что появившегося ТИМа. Должность — режиссёр-лаборант, позже в программках спектаклей её функции указывали как «сотрудничество по размещению музыкального материала и по закреплению mise en csene».

Миниатюрная, с непомерно большими глазами, она обладала очаровательной улыбкой, против которой было трудно устоять. Гарин поддался её чарам. Но дело не в улыбке. Главное — их вкусы и оценки, касающиеся театральных событий, во многом совпадали. Такая гармония привела к тому, что в 1922 году молодые люди поженились.

Театр занимал всё их время. Если и удавалось вырваться, то разве что на гастроли.

Однажды Эраст Павлович ехал с приятелями на поезде из Москвы в Ленинград. В пути трепались, веселились. Гарину захотелось почитать друзьям отрывки из готовящейся к постановке сатирической пьесы, где ему поручена главная роль.

Текст был очень острый. У фланирующего по коридору проводника ушки на макушке — прислушался к тому, что происходит в одном из купе. А оттуда доносится, мать честная: «Если бы революцию сделали через сто лет, я бы её принял»; «В бани теперь всякая шантрапа ходит, так что даже не интересно мыться»; «Во-первых, коммунисты Россию спасти не позволят»… И всё в таком роде. Главное — всю ахинею нёс один пассажир, с громким голосом. Добро бы ещё голос был нормальный, а то противный, трескучий. Одним словом, контра.

Бдительный железнодорожник «стукнул», куда следует, была у них связь налажена, и на ленинградском вокзале артиста встретили незнакомые люди в штатском и препроводили его, опять же куда следует. Стали разбираться, что за подозрительные, антисоветские речи он вёл. Пришлось объяснить, что это не собственные слова, а текст персонажа из будущего спектакля. В конце концов артиста отпустили.