Смехачи Мейерхольда - [141]

Кстати, о медленно идущем. Мне многие рассказывали: в старости Мартинсон мог идти медленно, сутулясь, шаркая ногами, как лыжник, но стоило заметить знакомого, мигом преображался — опять бравая осанка, молодцеватая походка.

О подобных его метаморфозах упомянула эстрадная певица Нина Бродская в своей мемуарной книге «Хулиганка». Ей приходилось выступать в программе «Товарищ кино», ездить с ней по разным городам, и она рассказывает о выступавших там известных артистах. В частности, Бродская пишет: «Не могу также забыть уникального Сергея Мартинсона. Вцепится бывало в меня, и я тащу его из гостиницы в автобус, а потом из автобуса в концертный зал. Еле-еле идёт, ножками перебирая. Тащу его почти на себе, а потом он как выскочит на сцену со своими куплетами, так и вся хворь прошла — будто её и не было».

В преддверии семидесятилетнего юбилея Мартинсона на телевидении снимался сюжет для «Кинопанорамы». Ведущий Алексей Каплер, глядя на подтянутого и молодцеватого артиста, с которым дружил со времён ФЭКСа, поинтересовался:

— Как это тебе, Сергей Александрович, удалось так сохраниться?

— Я всегда был человеком легкомысленным и никогда не делал того, чего мне делать не хотелось, — последовал моментальный ответ.

Такой поворот беседы телевизионное начальство сочло непедагогичным, и полушутливый диалог из юбилейной передачи вырезали.

«Легкомысленный король гротеска» — такой ярлык сопровождал его в течение многих лет.

Сергей Александрович принадлежал к людям, чьё присутствие улучшает настроение окружающих. Он не был записным балагуром, говорил редко да метко, всегда впопад. Поэтому сказанное им запоминалось, к тому же всё произносилось с фирменными мартинсоновскими интонациями. Сам-то артист вряд ли придавал своим словам большое значение, вряд ли думал, что любое его высказывание будут помнить годами. А получилось, что помнят.

Однажды известного музыканта Левона Оганезова попросили съездить как аккомпаниатора с Мартинсоном на выступление в подмосковную Балашиху. Событие не бог весть какой значимости. Левон Саркисович помнит его в подробностях до сих пор. Хотя было это в 1970-е годы.

Раньше у них было шапочное знакомство, пересекались во время выступлений — у каждого своё — в программе «Товарищ кино». Теперь в Балашихе творческий вечер Мартинсона.

Когда заехали за Оганезовым, Сергей Александрович уже находился в машине, сидел на пассажирском месте рядом с водителем. Разговаривали мало, в основном по поводу репертуара, где какая музыка понадобится. Всё же один анекдот, свежий по тем временам, артист рассказал: — Рабинович, как вы относитесь к советской власти? — Как к жене: немножко люблю, немножко боюсь, немножко хочу другую.

Потом был вечер в клубе. Народу битком, принимали любимого киноартиста на ура. А он совершенно не напоминал того пожилого человека, который несколько минут назад, подрёмывая, сидел в машине. Был энергичен, подвижен, танцевал, свистел, читал юмористические рассказы, исполнял куплеты, показывал пародийные пантомимы, например, как правильно надевать перчатки…

Но вот концерт окончен, и уставший Мартинсон, нахохлившись, сидит в машине. Почти всю дорогу молчал. Лишь когда въехали в Москву и проезжали по шоссе Энтузиастов мимо завода «Серп и молот», встрепенулся и сказал:

— На этом заводе три цеха: в одном делают серпы, во втором — молоты.

И замолчал. То есть анекдот был рассчитан на реакцию слушателей. После томительной паузы Оганезов не выдержал:

— Ну а в третьем, Сергей Александрович? Что делают в третьем?

— Третий — сборочный, — с невозмутимым видом объяснил Мартинсон.

Порядок «выгрузки» был обратный. Первым у Никитских Ворот, возле здания ТАСС, вышел Оганезов. «Вас ис дас? Дас ис ТАСС», — тут же выдал экспромт Мартинсон, после чего уехал к себе на улицу Горького.

А что его ожидало там, на улице Горького, 17, квартира 14. Последние годы в этой двухкомнатной квартире стало пусто и неуютно. Жильё одинокого Сергея Александровича находилось в полном запустении. Стены с продранными обоями были завешаны картинами и фотографиями. Под диваном стояли лаковые туфли, которые, по словам хозяина, он оставил «для похорон».

Жилище артиста знавало лучшие времена. Мой знакомый, накапливая трудовой стаж, необходимый для поступления в институт, работал телефонистом. Это было примерно в 1960-м. Помню, с каким упоением он рассказывал, что ставил Мартинсону телефонный аппарат голубого цвета. Иметь голубой телефон в то время было всё равно что иметь иномарку. Такую роскошь могли позволить себе только благополучные, обеспеченные люди.

Прошло два десятка лет, от былого благополучия не осталось следа. Украшением можно считать лишь распиленный и потом склеенный бюст Мейерхольда. Всеволод Эмильевич подарил его артисту, когда тот работал в ТиМе первый сезон. После войны подарку Мастера пришлось совершить путешествие на Лубянку. Это произошло при аресте Лолы, жены Сергея Александровича. Тогда чекисты забрали из квартиры документы, фотографии и бюст Мейерхольда. Потом бюст вернули. Было видно, что его распиливали, потом склеили.

Уже потом Мартинсон случайно узнал, что следователь, который вёл дело жены, утверждал, будто Лола хранила в этом бюсте интимные письма Бухарина. Поэтому бюст распилили пополам. Никаких писем внутри не оказалось, его склеили и вернули артисту.